Он глянул на часы — половина первого. Еще ничего, он успевает. Нищему собраться — подпоясаться. Можно идти не торопясь, но и не отвлекаясь. До брода в заболоченном ручье, отделяющем остров от материка, придется делать крюк, а впрочем, можно и так, напрямик. Все равно переодеваться в городское. Яков Семенович зачем-то попробовал кроссовкой теплую воду и пошел по проливу, цепляясь за стебли кувшинок и лилий. Дно было неприятное, илистое, при каждом шаге слегка засасывало. Он для эксперимента приостановился и с трудом выдернул ногу. Шутить не надо.
Оказалось глубже, чем он предполагал. Яков Семенович поднял корзинку на уровень груди, намокали уже полы штормовки. Не успел он пожалеть о своем безрассудстве, как дно стало тверже и выше, и вот уже от ветерка захолодели колени. Выбравшись на берег, Яков Семенович разулся, вылил воду из кроссовок, выжал носки, снял штаны и улыбнулся. Все хорошо, главное — не суетиться. Минут через пятнадцать он отправился дальше, объясняя себе, что мокрые штаны — не так уж плохо в такую погоду.
На светлой поляне увидел Яков Семенович опрокинутую корзинку под сосной, а на сосне, на высоте около трех метров, скорчившегося на ветке Шурика. Кожа на его лбу была натянута до блеска, лицо от боли стало старое и семитское, как у птенца.
— Саня, что ты там делаешь?
Шурик заворочался.
— А, это ты, Семеныч. Язва, блин, прихватила. Мочи нет.
— А зачем же на дерево залез?
— Если б я мог провалиться сквозь землю, я бы провалился. Деваться некуда.
Шурик осторожно слез с дерева и поморщился.
— Обычно ношу с собой «Омэз», а тут, как назло, дома оставил. Кретин. Мобильник взял, а лекарство оставил.
Яков Семенович достал из нагрудного кармана сухарь, завернутый в чистую бумажку.
— Погрызи. Поможет.
— Думаешь? — Шурик неуверенно взял сухарь.
— Грызи, грызи. А чем ты, собственно, питаешься? В физическом смысле.
Шурик кисло улыбнулся.
— Колбасой. «Дошираком».
— До чего?
— Тебе не понять, Семеныч. Новое поколение выбирает «Пэпси». «Доширак» — это такой суп в коробочке. Разведи кипятком и ешь. Очень удобно.
— Вижу. Гадость какая…
Шурик вытер порозовевший лоб.
— Отпустило, кажется. Ну, что набрал?
Яков Семенович протянул корзинку.
— Красавец, — залюбовался Шурик. — На острове? Я смотрю, ты мокрый. Свалился где-то?
— Да нет, гулял. А у тебя?
— Ничего. Пять или шесть подберезовиков. Да и те завяли, — он перевернул корзинку и постучал кулаком по днищу. — Вон, даже прилип. Слышишь, Семеныч, а ты давно сетку ставил?
