Ближе к вечеру он заглянул в «Троянский конь», кафе недалеко от Литейного, где обычно собирались журналисты. Войдя, поморщился: в «Коне» было накурено и шумно, в конце длинного зала в углу кто-то в полосатых брюках и просторной кофте выступал на эстраде. Выступавший не жалел сил — то и дело приседал, высовывал язык, размахивал руками. Впрочем, этого человека почти не было слышно: большинство в зале, занятые разговорами, не обращали на него внимания. Обходя столы, Пластов оглядел зал; не увидев знакомых, свернул в боковое ответвление. Здесь ему повезло больше: остановившись в проходе, среди немногих сидящих он заметил Четина, репортера судебной хроники, которого хорошо знал. Поднял руку; Четин, необычайно худой человек с живыми глазами и длинными бакенбардами, показал: «Прошу за мой столик!» Когда-то они учились вместе, правда, на разных курсах; в дальнейшем адвокатской карьеры Четин не сделал и ушел в журналистику. Человеком он был способным, но слишком неуживчивым и язвительным, скорее всего именно из-за этого так и не стал юристом. Сейчас Четин сидел, обставившись несколькими бутылками пива; как только Пластов подсел, проворчал:
— Арсений… Наконец-то, как агнец из пламени, хоть один приличный человек. Как ты? Что слышно? Защищаешь людей?
— Не дают, — в тон ответил Пластов. — А ты?
— Я… я — виртуоз последней страницы. — Закрыв глаза, продекламировал: — «Ра-аздавленный машинист! Вчера на путях эспэбэ станции Варшавской жэдэ обнаружен раздавленный насмерть паровозный машинист И. Мосинов! Обстоятельства, при которых он попал под поезд, не выяснены! Тело Мосинова отправлено в покойницкую Обуховской больницы»! А? Как перл?
Пластов кивнул, получив от официанта чашку кофе и блюдце с булочкой.
— Все не так уж плохо, главное — ты ведь здесь не врешь?
— Прекрати свои адвокатские штучки, поговорим о другом. О женщинах, например?
— Охотно, но сначала: ты знаешь такого Коршакеева?
Четин закрыл один глаз:
— Коршакеева?
— По-моему, это фельетонист?
— Послушай, ты обратился не по адресу. Лучше собери всех престарелых матрон с Невского и всех недоучившихся школьниц — они тебе расскажут.
— Он что, ими интересуется?.
— Еще как.
— Неужели до такой степени?
— Стал бы я врать. У тебя с ним дела?
— Может, расскажешь все-таки, что это за человек? Он известен?
— Определенному кругу. Могу живописать, как желаешь: внешне, внутренне?
— Сначала внешне.
— Да, я забыл, ты же не посещаешь рауты, откуда тебе знать Коршакеева.
