Гнуско опешил и замолк на несколько секунд, а затем ухватил палку и прытко бросился на меня, матерно ругаясь. Я соскочил с забора в переулок и побежал за огороды к речке. Гнуско гнаться за мной не стал, но его злобный, наигранно-торжествующий голос долго не затихал.
А я тем временем горько плакал у речки, умываясь ее прохладной водой. Меня мучило не только лживое обвинение в воровстве, но и обидное слово — «безбатченко». Не прошло и года, как умер наш отец, и больная мать выбивалась из сил, бедуя с нами семерыми. Да, без отца нас можно унижать и обижать как вздумается, а заступиться — некому. Как же мне доказать сельчанам свою невиновность?!
После долгих переживаний и раздумий я решил ничего пока не говорить о случившемся больной матери. Подождать прихода домой старших братьев, которые работали трактористами в нашем колхозе, и попросить их как-нибудь отомстить Матвею Гнуско. Такое решение меня немного успокоило. Я пришел домой, поужинал и лег спать, а рано утром уехал в поле.
Пока я ходил за плугом со своим горем в душе, не отрывая опухших глаз от ловко перевертываемого начищенным лемехом пласта чернозема, в селе вокруг случая с гвоздями развернулись самые неожиданные для меня события, о которых я и предполагать не мог.
Оказывается, разговоры о хищении гвоздей и краже колхозного имущества в тот же вечер дошли до председателя колхоза. Заподозрив Матвея Гнуско в нечестности, он отдал распоряжение осмотреть его клуню, что и сделали бригадир и два комсомольца рано утром, когда хозяин клуни еще спал. Разворотив соломенную крышу этого ветхого строения, они нашли там и принесли в правление колхоза две наборные уздечки с ременными поводами, трое вожжей, дугу, шкворни, сошники от плугов, сыромятные супони, чересседельники. Все это положили рядком на скамейку. Позвали Матвея Гнуско. Когда тот глянул на эту картину, тотчас онемел, а потом, придя в себя, стал, нервничая, отпираться: «Впервой вижу такое. Небось ето сын мой Гошка натаскал в клуню. Ну, подлец, испорю ево до крови».
С тем и убежал домой.
В тот же день Матвея Гнуско отстранили от должности старшего конюха. Чтобы как-то сбежать от позора, он выпросил у колхозного председателя разрешение уехать в дальнюю бригаду — на полевые работы почти на все лето…
Петр Петрович замолчал, поблагодарив кивком молоденького лейтенанта, поставившего на трибуну графин с водой и стакан, затем продолжал:
— Выслушал меня наш слабонервный командир отделения Антон Конопленко и спросил с неудовольствием: «Это и все? И ты не посчитался с Матвеем Гнуско?»
