— Вот видите, мы привели Джонни вовремя.
— Да, конечно. — Мириам посмотрела на отца девочки, и под его спокойным, но пронзительным взглядом ее улыбка погасла. — Благодарю вас.
Она наклонилась, чтобы заправить Джонни рубашку, выбившуюся из штанишек.
— Ну, расскажи, что тебя понравилось больше всего, мой маленький. Вертолеты, да?
— Какие еще вертолеты? Они только жужжать умеют. Видела бы ты эти красивые яйца! — воскликнул мальчуган.
— Каскароне, — поправила Аннабелл. — Так называются скорлупки, заполненные конфетти.
— Их разбивают над головой! — поделился Джонни ошеломительным открытием.
Глядя на его восторженно-изумленное лицо, Мириам не удержалась от улыбки.
Аннабелл достала из своей соломенной сумочки красные и синие «каскароне» и протянула Джонни.
— Возьми, раз они тебе нравятся.
Ладони Мириам лежали у Джонни на плечах, и она почувствовала, как мальчик вдруг весь напрягся. Он строго посмотрел на яркие скорлупки в руках Аннабелл и объявил:
— Мы с Милли не принимаем милостыню!
Мириам почти физически ощутила направленный на нее насмешливый взгляд Джереми и вспыхнула. Было совершенно очевидно, что Джонни повторяет то, что много раз от нее слышал. Она еще больше расстроилась.
Увидев, как поникла Аннабелл и как потухли ее глаза, мужчина улыбнулся.
— Это не милостыня, — спокойно сказал он. — Это подарок в память о празднике, все равно что подарок на Рождество.
Джонни приподнял голову и вопросительно посмотрел на Мириам.
— Да, Джонни, это так. — И девушка добавила: — Ты бы показал Аннабелл свою машину.
Бережно держа в руках «каскароне», малыш помчался за своей игрушкой, которая была спрятана за павильоном. Джереми Дриффилд больше не принимал участия в разговоре, но Мириам все время ощущала его присутствие, и ей было не по себе, когда он смотрел на нее.
Кончился пятнадцатиминутный перерыв, Мириам пора было снова приниматься за работу. Аннабелл попрощалась с Джонни. Мириам не была уверена, что Джереми сделал то же самое. И конечно, вежливости можно было ожидать только от девочки.
Как она и рассчитывала, Джонни охотно устроился на соломе за павильоном. Так удобнее наблюдать за праздником, сказал он, но в десять часов уже крепко спал, несмотря на шум и гам, который не смолкал с половины шестого вечера, когда открывались ворота Старого города.
Официально праздник заканчивался в половине одиннадцатого, но только в половине двенадцатого Мириам управилась с работой и могла уйти домой. Последние три дня она до полного изнеможения искала работу, а сегодня почти шесть часов кряду простояла у раскаленной плиты. Казалось, что ей не удастся сделать и шага. Но Мириам приказала себе держаться — надо же как-то добраться до дому!
