Они заиграли траурную мелодию, потому что Мэл начал петь. Франсуа-Мари Риделл совсем тронулся от горя и, взяв пару неверных аккордов, чуть не упал с табурета. Маллер успел подхватить его и усадил на пол. Но саксофонист продолжал петь и кружиться на одном месте, а Патрик, собрав последние силы, подыгрывал ему на ударных. Под такой аккомпанемент тело трубача покинуло этот мир, оставив после себя только красную шерстяную шапочку, которую подросток натянул на глаза. Темнота, потом безмолвие, потом забвение поглотили его, и никто не пошел за ним. Так черный человек стал темной тенью.
*
Тем же вечером Патрик занимался у себя дома в красной вязаной шапке, пропитанной предсмертным потом Огастоса.
Когда доктор Карьон вошел в комнату сына, Патрик даже не поднял головы, он продолжал писать. Доктор присел на кровать.
— Патрик, я бы хотел, чтобы ты на какое-то время перестал заниматься музыкой по вечерам. Да и по выходным тоже. Экзамен на бакалавра всего через двадцать дней.
Не поднимая головы и упорно глядя в свою тетрадку, Патрик ответил отцу:
— А я бы хотел, отец, чтобы ты на какое-то время оставил меня в покое. Потому что — уж не знаю, известно ли тебе это, — экзамен на бакалавра всего через двадцать дней.
Он поднял голову и в упор посмотрел на отца.
— Между прочим, когда ты вошел, я занимался, — сказал он.
— Ты скверно занимаешься!
Доктор поднялся с кровати, подошел к столу и осторожно снял красную шерстяную шапочку с головы Патрика, который при этом резко отшатнулся.
Он пришел в ярость оттого, что доктор осмелился коснуться ермолки Огастоса. Патрик запустил руки в волосы, взъерошил их.
— Ты занимаешься урывками, — говорил тем временем доктор. — Твоя музыка — всего лишь забава. Вот начнутся летние каникулы и, пожалуйста, играй, сколько влезет. Но сейчас я прошу тебя прекратить это на оставшиеся двадцать дней.
Патрик опустил руки, встал и ответил:
— Я не согласен, отец. Музыка никак не может быть забавой.
— Ну, разрядка, если тебе так больше нравится. Но твоя музыка неприятна. Ее даже нельзя назвать красивой.
Патрик громко бросил:
— И слава Богу!
Доктор Карьон стоял перед сыном, опустив голову и разглядывая свои пальцы. Он сказал:
— У Плутарха был римский военачальник, который воздвиг храм Невежеству…
— А у Чарли Паркера был ветеринар из Боса, который воздвиг храм глупости…
Отец поднял глаза на сына. Он был бледен. Он тихо сказал:
— Ну, гляди, Патрик. Гляди.
*
Мари-Жозе совсем забросила подготовку к экзамену, отказалась от мысли сдавать его. Она говорила:
