Пронзительный вой, в котором я узнала сирену «скорой помощи», прорезал туман беспамятства, и в окне показались вспышки голубых огней. Чьи-то руки бережно подняли меня. Я чувствовала толчки каждой ступеньки, пока меня спускали на носилках, потом грузили в карету, и сирена снова завизжала, когда мы тронулись в путь.
Образ матери, стоящей на крыльце рядом с доктором, навечно отпечатался на сетчатке моих глаз, и это было последнее, что я успела увидеть, прежде чем за мной закрылась дверца кареты «скорой».
Госпиталь, который выбрала моя мать, находился в тринадцати милях от нашего дома. Дорога, ведущая туда, были узкой и извилистой. В конце пятидесятых в окрестностях Коулрейна еще не было шоссе.
Меня сковал холод, ледяной холод, хотя пот струился по моему телу, а кровь сочилась между ног. Черные круги плясали перед глазами, и в ушах начал звонить колокол, почти заглушая вой сирены.
Чья-то рука гладила меня по голове, потом взяла меня за руку, когда спазм сотряс мое тело и изо рта хлынула желчь.
– Она уходит! Гони, старик, – расслышала я крик.
Машина сотрясалась от усилий водителя ехать быстрее, и в руках санитара затрещала рация, передавая инструкции.
– Держись, Антуанетта, только не засыпай сейчас, – взмолился тот же голос, и наконец я ощутила толчок, когда машина резко затормозила.
Я почувствовала, как подняли носилки, расслышала торопливые шаги невидимых людей, которые их несли, потом яркий свет ослепил меня. Возникло ощущение жжения в руке, и мои глаза перестали пытаться фокусировать взгляд на фигурах в белых халатах, окруживших меня.
Когда я проснулась, то увидела рядом с собой фигуру в голубом. Мои глаза встретились с карими глазами медсестры родильного отделения. В ее взгляде уже не было враждебности, лишь сострадание, ведь теперь я была пациенткой, требующей ухода. Она нежно погладила меня по голове, подержала таз, в который меня вырвало, потом протерла мое лицо прохладной влажной салфеткой.
Рядом с кроватью болтался прозрачный пластиковый мешок, подвешенный на металлическом кронштейне; в нем была красная жидкость, и я догадалась, что это кровь. Трубка тянулась от мешочка к моей руке, где из-под пластыря торчала игла.
– Антуанетта, почему они отправили тебя сюда? – недоуменно спросила она. – Почему не в ближайший госпиталь?
Я почувствовала, что она знает причину, так же как знала ее и я. Не ответив, я закрыла глаза, и передо мной тотчас возник образ матери, наблюдающей за тем, как меня грузят в карету, отправляя, как она, должно быть, надеялась, в мой последний путь. Не в силах смириться с горькой правдой, я наглухо запечатала эту картинку в коробку воспоминаний, которую больше никогда не открывала.
