У подошвы холмов, где я прогуливался в этот вечер, было темно и холодно, но вершины их были облиты розово-красным светом, а море освещено заходящим солнцем. На небе не было видно сколько-нибудь значительных туч, глухой стон моря становился всё громче и сильнее. Далеко к востоку я увидел бриг, шедший в Уик.
Было очевидно, что его капитан как и я, принял к сведению указания природы и спешил укрыться в гавани. Позади него длинная, мрачная полоса тумана низко стлалась над водою, скрывая горизонт. "Надо торопиться, - подумал я, - иначе ветер может подняться раньше, чем я вернусь домой".
Я был по крайней мере в полумиле от дома, когда внезапно остановился и, затаив дыхание, стал прислушиваться. Мой слух так привык к звукам природы, к вздохам бриза, к рыданию волн, что всякий другой звук был слышен мне на большом расстоянии. Я ждал, весь превратившись в слух. Да, это опять был продолжительный крик отчаяния, нёсшийся над песками, которому вторило эхо между холмами позади меня, - жалобный призыв на помощь. Он был слышен со стороны моего дома. Я повернулся и побежал назад по направлению к дому настолько быстро, насколько мог, увязая в песке, перескакивая через камни. Мрачные мысли толпились у меня в голове.
Около четверти мили от дома есть высокая дюна, с которой видна вся окрестность. Когда я достиг вершины этой дюны, я остановился на минуту. Вот старое серое строение, вот - лодка. Всё казалось в том виде, в каком было, когда я уходил из дома. Но в то время, как я смотрел, пронзительный крик повторился громче прежнего, и вслед за тем высокая фигура вышла из моей двери - фигура русского моряка. На его плече была белая фигура девушки. Даже теперь он, казалось, нёс её нежно и с благоговением. Я слышал дикие крики девушки и видел её отчаянные усилия вырваться из его объятий. Позади них семенила моя старая экономка, стойкая и верная, как старая собака, которая не может больше кусаться, но всё-таки огрызается беззубыми дёснами на незваного гостя. Она еле-еле плелась вслед за похитителем, размахивая длинными тонкими руками и осыпая его, без сомнения, градом шотландских ругательств и проклятий. С одного взгляда мне стало понятным, что он направляется к лодке. В моей душе родилась внезапная надежда, что я могу успеть пересечь ему дорогу. Я побежал к берегу, что было сил. По дороге я всунул в револьвер патрон. Я решил, что это будет последнее вторжение чужеземца.
Но я явился слишком поздно. К тому времени, как я добежал до берега моря, он был в ста ярдах от него, лодка летела всё дальше и дальше с каждым взмахом его мощных рук. Я издал дикий крик бессильного гнева и заметался по пляжу взад и вперёд, словно безумный; он повернулся и увидел меня. Привстав со своего сиденья, он сделал мне изящный поклон и махнул рукой. Это не был торжествующий или насмешливый жест. Даже в своей ярости и раздражении я не мог не заметить, что то было торжественное и вежливое прощание. Затем он опять сел за вёсла, и маленькая лодка быстро понеслась через бухту. Солнце уже зашло, оставив на воде тёмную красную полосу, слившуюся с пурпуровым туманом на горизонте. Постепенно лодка делалась всё меньше и меньше по мере того, как шла по этой мрачной полосе. Потом она превратилась в простое пятно на поверхности пустынного моря. Это неясное туманное пятно также исчезло, и мрак опустился над ним, мрак, который никогда больше не рассеется.
