— Сегодня... пятерыхъ, — просто отвѣтилъ онъ. — Я ужъ не считаю. А вы?
Юрочка застыдился. Онъ почувствовалъ какую-то внутреннюю неловкость.
— Не помню... кажется, одного пырнулъ... въ вокзальчикѣ... съ черными руками...
— Все шахтеры... сволочь...— съ крайнимъ презрѣніемъ отозвался Волошиновъ и на лицѣ его появилась гримаса брезгливости. — Трусы, драться не умѣютъ, а лѣзутъ... Еще стрѣлять туда-сюда, бьютъ въ бѣлый свѣтъ, какъ въ копѣечку, а какъ дѣло до штыка, какъ бараны подъ обухъ... Кастрюковъ, есть папиросы? — обратился онъ къ проходившему мимо круглолицему, сѣроглазому партизану.
— Есть... — не вынимая закуренной папироски изо рта, которую, попыхивая сѣрымъ дымомъ, онъ сосалъ съ особеннымъ наслажденіемъ, отвѣтилъ тотъ, пріостановившись и вытаскивая изъ кармана шинели кожаный, смятый, надорванный по шву портсигаръ. — На! Это большевистскія. Когда надысь у нихъ подъ Звѣревой поѣздъ отбили, такъ тамъ чуть ли не цѣлый вагонъ однѣхъ папиросъ было. Я и набралъ себѣ. Кончаются... Послѣднія... Закуривай.
Волошиновъ, прикуривъ и жадно затянувшись, цѣлымъ клубомъ, и двумя струями выпуская дымъ одновременно изо рта и изъ ноздрей, продолжалъ:
— Надо побольше отправлять къ праотцамъ этой погани, потому что не знаешь, когда твоя очередь. Нынче двухъ-трехъ выведешь въ тиражъ, а завтра, смотришь, и тебя укокошатъ. По крайней мѣрѣ, знаешь, что жизнь тооя прошла не даромъ... дорого имъ обошлась. Онъ еще разъ затянулся и продолжалъ:
— Когда я записывался у Чернецова, я тогда же рѣшилъ: убью десятокъ, а тамъ пусть убьютъ и меня. Не жаль будетъ. До десятка отправленныхъ на тотъ свѣтъ съ приложенiемъ моей руки давно сосчиталъ и бросилъ. Надоѣло. Не стоитъ. Все равно, свое дѣло сдѣлать, теперь я сверхъ комплекта живу, чей-то чужой вѣкъ заживаю. Убьютъ — не жалко.
Все это Волошиновъ сказалъ съ крайней серьезностью, прищуривая отъ дыма свои лучистые глаза.
— А много ихъ? — спросилъ Юрочка.
— Да если бы хоть въ двадцать, въ тридцать разъ больше, чѣмъ насъ, все какъ-нибудь справились бы. А то вѣдь не успѣешь покончить съ одними, смотришь, въ другомъ мѣстѣ новые появились. Покончишь съ этими, опять въ третьемъ скопляются... И такъ и мотаемся. И откуда этой мрази столько наплодилось? Каждый день бьемъ, бьемъ и никакъ не перебьемъ. И все оттуда, изъ Россіи… Недаромъ, у насъ на Дону говорятъ: «Русь могучая, кишка вонючая»...
Онъ улыбнулся. Но тотчасъ же тонкое лицо его стало страшно серьезным!..
