— Тсс... малой, полегче... — покровительственно зашепталъ Еремѣй. — Я-то ничаво. А ежели кто другой услышитъ, бѣда, донесетъ. Теперича тутъ и у стѣнъ ухи. Энтотъ-то жидюга-то, что теперя въ комиссарахъ ходить, вѣдь это Мошка Пельтиновичъ, самый што ни на есть послѣдній человѣкъ, прежде въ худыхъ такихъ заведеніяхъ, куды пьяные по ночамъ къ барышнямъ ѣздютъ, на хвартапьянахъ игралъ, а потомъ какъ начальство, значитъ, позакрывало эти веселые дома, онъ чортъ знаетъ чѣмъ на Сухаревкѣ перебивался, всякой дрянью торговалъ, добрыхъ людей надувалъ, а теперя поди-жъ ты! Носъ задралъ превыше Ивана Великаго. И откуда столько жидовъ набралось? Прежде на Москвѣ ихъ и не видно было. А какъ слободы объявили, тутъ ихъ, што таракановъ изъ подполья, со всѣхъ щелей поналѣзла сила. Бѣда! Што будетъ? Што будетъ?
Еремѣй покачалъ головой.
Войдя къ себѣ, Юрочка замѣтилъ, что столпившаяся въ передней полуодѣтая прислуга: кухарка, прачка, судомойка и вторая горничная громко, оживленно и весело разговаривали, точно совершилось какое-то счастливое событіе.
Юрочка не утерпѣлъ. Его возмутило.
— Идите спать. Чему вы радуетесь?! — хозяйскимъ суровымъ голосомъ сказалъ онъ и даже самъ удивился своему тону.
— Мы сычасъ. Чего же намъ плакать, что ли?! За нами ничего такого нѣтъ... — отвѣтила кухарка съ круглымъ, лоснящимся, радостнымъ лицомъ.
— Сейчасъ же погасить свѣтъ и чтобы никакого шуму! — почти крикнулъ Юрочка и щелкнувъ электрической защелкой, въ темнотѣ пошелъ искать мать.
Онъ нашелъ ее въ ея спальнѣ.
Она, стоя на колѣняхъ передъ семейнымъ полуопустѣвшимъ кивотомъ, изъ котораго было выбрано и уложено въ чемоданы больше половины иконъ, при свѣтѣ лампады молилась.
Юрочка тихонько опустился сбоку нея на колѣни.
Мать съ рыданіями бросилась ему на шею.
— Ничего, мама, ничего, родная моя мамочка, выпустятъ папу, выпустятъ... Чего-ты боишься, родная моя?
— Охъ, боюсь я этихъ людей. Юра, боюсь, боюсь...
Потомъ начались ужасающіе, сумбурные дни.
Юрочка безъ внутренняго содроганія, ужаса и возмущенія не могъ вспомнить о нихъ.
Мама, не смыкая глазъ, по цѣлымъ ночамъ плакала и молилась, а днями сперва одна, потомъ въ сопровожденіи Юрочки ходила и ѣздила по всѣмъ комиссаріатамъ, тюрьмамъ и новымъ властямъ, разыскивая мужа.
Имъ на каждомъ шагу приходилось переносить всяческія издѣвательства, униженія и ничѣмъ не вызванныя ими грубости и оскорбленія.
Ни у кого не встрѣтили они и намека на естественную человѣческую жалость, сочувствіе или состраданіе.
