— Это не по закону, товарищъ, — сурово сдвинув близкосходящіяся къ переносью, подвижныя брови, сказалъ рабочій, неловко зацѣпилъ за коверъ прикладомъ ружья и стукнувъ имъ объ полъ, со вздохомъ отошелъ въ глубину комнаты. — Стыдно, товарищи... А еще представители народно-совѣтской власти... Такъ нельзя...
— Кому нельзя, а намъ можно. Вотъ и весь сказъ... Вы на хронтѣ за буржуевъ свою кровь не лили... — съ азартомъ огрызался курносый, при разговорѣ высоко къ носу выпячивая верхнюю губу и обнажая зубы и десны.
Почти до самаго утра продолжался обыскъ, послѣ котораго не досчитались многихъ мелкихъ вещей.
Іудей съ красногвардейцами забрали много папиныхъ бумагъ и увели съ собою и папу.
Передъ уходомъ папа съ разстроеннымъ лицомъ, торопливо перекрестилъ дѣтей и, прощаясь съ мамой, успѣлъ шепнуть ей:
— Надѣюсь, милая, что меня скоро освободятъ, снимутъ дополнительный допросъ и освободятъ. За мной никакой вины нѣтъ. Не безпокойся.
Юрочка помнилъ, какъ блѣденъ былъ отецъ, какъ дрожали его губы, какъ страненъ и какъ будто чуждъ имъ всѣмъ его затаившійся въ глубинѣ зрачковъ взглядъ.
Прекрасные голубые глаза мамы стали огромными, совсѣмъ свѣтлыми и прозрачными.
Она не сводила своего испуганнаго, неподвижнаго взгляда съ лица папы, пока за нимъ не закрылась дверь.
Юрочка безотчетно проводилъ отца по освѣщенной лѣстницѣ и стоялъ съ стѣсненнымъ сердцемъ на подъѣздѣ до тѣхъ поръ, пока папа и конвоировавшіе его красноармейцы съ комиссаромъ не скрылись въ темнотѣ скудно-освѣщенной улицы.
— Ну, товарищъ, идите спать. Пора тушить елестричество... — услышалъ Юрочка за спиной знакомый голосъ.
Юрочка оглянулся.
Сзади него, въ открытыхъ дверяхъ, съ накинутымъ на плечи пальто, въ одномъ бѣльѣ и въ опоркахъ на босу ногу стоялъ старый швейцаръ Еремѣй.
— Какой я тебѣ товарищъ? И что ты глупости городишь, Еремѣй? Какъ тебѣ не стыдно? — съ досадой проворчалъ Юрочка.
— Э-эхъ, Юрій Степанычъ, это я такъ только для порядка, значитъ. Теперича ничего не разберешь, — наклоняясь къ Юрочкѣ, говорилъ онъ, одной рукой закрывая двери, толстыми пальцами другой прихвативъ обѣ расходящіяся полы пальто. — Только думаю я такъ, теперь
своимъ, значитъ, умомъ, ничего добраго не выйдетъ. — И понижая голосъ до шопота, спросилъ: — Это куда же папу-то вашего повели? Такого хорошего господина, чуть што не губернатора и какъ арестанца, а?
— Не знаю.., Допросъ какой-то снимаютъ.
— Та-акъ. Гм. На народный судъ, значитъ?
— Какой тамъ народный судъ?! — съ возмущеніемъ воскликнулъ Юрочка. — Вломился жидъ, отвратительный, вонючій и съ нимъ шесть воровъ. Обокрали...
