— Действительно, никто, Зезé?
— Уверен, что никто. Ни у кого нет смелости. Я почувствовал, что Мизинец смеется, почти догадавшись, о чем я думал сейчас.
— И ты сходишь с ума, так тебе хочется сделать это, не так ли?
— Схожу,… хочу. Но мне кажется, что…
— Что это то, о чем ты думаешь? Теперь смеялся я.
— Скажи мне.
— Ты любопытный как черт!
— Всегда ты не договариваешь все; скрываешь.
— Знаешь, Мизинец? Я выхожу из дома в семь часов, так? Когда я дохожу до угла уже семь и пять. Хорошо, в семь и десять Португалец останавливает свою машину на углу забегаловки «Нищета и голод» и покупает пачку сигарет…. В один день я наберусь смелости, подожду пока он, не сойдет с машины, и «бац»!..
— У тебя нет смелости для этого.
— Что нет, Мизинец? Вот увидишь. Сейчас мое сердце запрыгало. Автомобиль остановился; он сошел. Вызов Мизинца смешивался с моим страхом и моей смелостью, я не хотел идти, но мое тщеславие толкало мои ноги. Я повернул к бару и остановился, почти невидимый у стены. Сердце стучало так сильно, что я боялся, как бы его удары не услышали в баре; он вышел, даже не заметив меня. Услышал, как открылась дверца…
— Сейчас или никогда, Мизинец!
В один прыжок я прилепился к колесу, держась со всех сил, которые мне придавал страх. Я знал, что до Народной Школы было огромное расстояние. И, уже представлял свою победу перед глазами моих товарищей…
— Ай! Я вскрикнул так сильно и пронзительно, что люди вышли из кафе, чтобы посмотреть, кого задавило.
Я висел в полуметре от земли, раскачиваясь, раскачиваясь. Мои уши горели как раска-ленные угли. Что-то в моем плане не сработало. Забыл послушать, к моему стыду, шум работающего мотора.
И без того суровое лицо Португальца, стало еще суровей. Его глаза полыхали огнем.
— Так это ты, наглый сопляк? Сопляк, как и те, такой же наглый!..
Он позволил моим ногам стать на землю. Отпустил одно мое ухо и толстой рукой погрозил мне в лицо.
— Ты думаешь, сопляк, я не заметил, как ты все дни наблюдаешь за моим автомобилем? Я накажу тебя, чтобы больше не возникало желание повторить то, что ты сделал.
От унижения мне было больнее, чем от боли. Единственным желанием было, изрыгнуть несколько плохих слов этому животному.
Но он не отпускал меня, и, похоже, угадывая мои мысли, угрожал мне свободной рукой.
— Говори! Ругайся! Почему не говоришь?
Мои глаза наполнились слезами от боли, и унижения, перед людьми, которые присутст-вовали при этой сцене и злобно смеялись.
Португалец продолжал уничтожать меня.
