Расстроенный Ханс Кристиан ушел на берег и уселся на своем любимом камне. Пение не шло на ум. Он с горечью думал, что домашняя жизнь становится тяжела. Правда, с Гундерсеном они почти не обращают внимания друг на друга, но все-таки грустно видеть совсем чужого человека на месте отца. Наверно, из-за него и мать так отдалилась. Раньше она во всем ему сочувствовала, всегда утешала и была безоговорочным авторитетом для него. А теперь оказывается, что она многого не хочет или не может понять. Говорит, что в книгах мало проку и нечего ими зачитываться, вот отца они до чего довели! Бранит его, когда он декламирует любимые монологи, даже если он для этого забирается в торфяной сарай: люди, мол, подумают, что он не в своем уме. И в актеры запрещает идти. А ведь он любит ее, знает, как ей трудно приходится, и вовсе не хочет ее огорчать. Но уступить, пожертвовать своим волшебным замком ради домика портного Стегмана — нет, это невозможно. Как же ему быть? Конечно, чудо должно, наконец, совершиться, но долго ли его еще ждать?
Чтобы подготовиться к конфирмации, надо было записаться на занятия. Обычай требовал, чтобы дети почтенных родителей шли заниматься к пробсту — главному священнику церкви Св. Кнуда, а дети бедняков — к его помощнику, капеллану. Ханс Кристиан записался к пробсту. Здесь будут ученики латинской школы, заманчиво и недоступно выглядывавшей из-за белой изгороди на холме. Будут и вежливые, нарядные девочки с Западной и Восточной улиц.
Пробст счел дерзостью поступок сына сапожника, но отказать не решился: ведь нигде не сказано, что это запрещено, а мальчишка бывает у самого епископа. Еще пожалуется, чего доброго. И Ханс Кристиан стал ходить на занятия.
Но все вышло не так, как он надеялся. С ним не хотели знаться, разговаривали через его голову, смотрели как на пустое место. Когда он подходил, к нему поворачивались спиной.
«Что же это такое?» — недоумевал он. Ведь он отвечает на вопросы пробста не хуже, а еще и получше многих. И сколько интересных историй он мог бы им всем рассказать…
— Нечего было и лезть, — сказала мать. — Всяк сверчок знай свой шесток.
— Но, мама, ведь сам господин пробст говорит, что все равны перед богом!
— Так то перед богом, а то перед людьми, глупенький!
Но Ханс Кристиан не мог понять этой разницы и упорно ходил к пробсту, страдая от презрительных взглядов и напрасно надеясь на чудесную перемену.
Только одна девочка, Лаура Тёндер-Лунд, видимо тронутая его положением отверженного, ласково здоровалась с ним и обменивалась несколькими словами.
