Я даже думала, поэты всё наврали! Если бы…
Забегая вперёд, точнее, оглядываясь назад: расставались несколько раз. Всякий раз навсегда, понятно. Однажды просто-напросто выгнала. Да, вот так. Как в фильмах показывают, как в жизни, говорят, бывает. Сотрудница потом сказала: «Не ты первая, не ты последняя». У нас в отделе четверо баб работает, две разведенные, одна не по разу, а вот теперь, если со мной считать, только одна благополучно замужняя, да и та начальница. Начальница в топазах в офис приходит.
Катерина Юрьевна проговорила: «Обрати внимание, что именно Евгения Петровна себе покупает. Да, очень умная женщина. При разводе, между прочим, как личные вещи, камешки разделу не подлежат». — «Да что вы», — я про себя посмеялась. «Я тебе как юрист говорю», — сказала значительно, не улыбнулась даже. Предчувствовала она, что ли?
Во всяком случае, сама она рассказывала истории просто страшные. Страшные. Но у кого из нас не случалось таких вот в жизни?
— Как-то идём на дачу, машины тогда редко у кого были, это ж, слава богу, тридцать лет назад, самой смешно, — говорит Катерина Юрьевна, и серьги у неё в ушах, жемчуг в каком-то светлом металле, подрагивают от возмущения. — И вот я иду, моя мама, моя сестра и он, и я везу коляску с Алёнкой. И я упала. Ну, споткнулась, упала на одно колено — разбила, кровь течёт. А он мне говорит: «Опять колготки порвала».
Катерина Юрьевна смотрит на меня долгих секунд пятнадцать, молча. Взгляд о соучастии. Киваю.
— Скажи, он человек или нет?
— Нет, — отвечаю тихо. — Не человек.
А внутри говорю себе: а кто? Кто же, если не человек?
Я попробую описать вам себя. Тамбур с отражением не считается, надо подробнее. Я довольно хрупкая, во всяком случае, на первый взгляд. Я вообще-то выносливая, как верблюд, но извне же не видно, воспринимается разве что на уровне подозрений. А так вы глядите и видите обычную девушку, ничем не примечательную, разве что с очень тонкими руками у запястья и талией тоже тонкой.
Может, я меланхолик?
Но в тот день я просто дрожала от гнева, как будто бил электрический разряд. Он наговорил каких-то грубостей, гнусностей, стараюсь не помнить такого, помню только, что было невыносимо.
Я сперва орала на него. Потом подскочила к двери, распахнула, и, сама испугавшись эха, тихо и отчетливо сказала: «Вон!» и показала пальцем на лестницу. Возглас побежал по пустым этажам, подкидывая сам себя по ступенькам, размножился, как ксерокс, гулким эхом.
