Яркий свет в плацкарте погас, оставился лишь сумеречный, едва помаргивающий. За окном плыли редкие прожектора на станциях, в их косом свете лицо милиционера напротив вспыхивало и гасло, словно он мне блазнился.
— А у моего брата «девятка», и она постоянно ломается, — сказала я.
— Уверяю тебя, что «шестерка» «девятки» гораздо ещё лучше! Понимаешь, советская сборка. Иномарки они на какой бензин расчитаны? На неэтилированный. А у нас какой? Этилированный. И там же везде стоят вентили, они летят только так. Вот взять, к примеру, новую «волгу»…
Просто мысли путаются. Видела однажды, как кошка-подросток (уже не котенок, но ещё не взрослая домашняя минипантера) гоняла клубок с нитками. Вот так же они путались, нитки, как мысли.
Уже решили расстаться. Мирно, спокойно. Я пришла домой вечером, после напряженных работ и занятий.
— Мне нужно постирать рубашку. — сказал он. — И желательно побыстрее. Заправь, пожалуйста, машинку.
Так холодно, что меня облёк иней. Словно льду напустил в газообразном виде.
— Сейчас…
Стала бояться. Сделаю не то — вмажет. Не ударит, но тона достаточно.
Вымыла картошку, проколола вилкой, укладываю на тарелку — у нас тарелки на съемной квартире были тогда такие красивые, с изображением пасторали в синих тонах: пастушок и пастушка с ягнёнком, запущенный парк, ваза с цветами стоит на высоком пьедестале. В такую тарелку уйти можно было и не вернуться. Часто я так уходила, слёзы, стоящие в глазах, становились линзами, сквозь которые плыло и мерцало, и виделось, что пастушка, лукаво улыбаясь, приподнимает подол пышного платья, и пастушок помахивает рукой, и шелестят ветки деревьев.
Одну такую разбила. Пастушка с отколотыми ногами валялась отдельно от любимого пастушка.
— Надо с р о ч н о рубашку постирать!
Тут я не выдержала. Нестерпимо переносить его холодность после того, как он дал мне столько тепла.
Кажется, заплакала. Или — закричала. Он послал меня «на хуй». Не могу терпеть мата. Не то что не могу — всё зависит от образа. Он и его слова — они никак не связывались в голове. Вселенная разлеталась на осколки. В бешенстве я сорвала с вешалки его костюм. Единственный костюм. Концертный. И он скрутил меня. Он ударил.
Я любила его. Так было. Хотелось стать его домом. Он жил по общагам. И как-то, в начале, на вопрос, где твой дом, сказал:
— Дом? Ну, конечно, у меня есть дом. Вот… Сумка…
В сумке были ноты (пел в церкви), всякие важные и нужные бумаги (учился, работал), ручки, ежедневник, методические пособия (преподавал русский язык).
