— Я и не разговариваю, — буркнула я.
— Ты что, правда видела ангелов? — спросила Инна, явно заинтересованная новой темой. — Здесь пруд пруди кого видели. Здесь всякой нечисти по углам — как грязи. О них говорят, как о старых знакомых или героях сериалов. Вот Анна…
— А? — та поднимает голову от книги.
— Ну, ты же рассказывала — вот, расскажи и ей.
— Слушай! Я тебе, во-первых, рассказывала не про себя, а про своего мужа. А во-вторых, после любых ангелов человека надо лечить. А Прасковья Федоровна, между прочим, человек бывалый и зря ничего не скажет.
Сколько ангелов умещается на рычаге смыва?
— А вот я их видела, — входит и произносит Жанна.
Они могли бы, по крайней мере, входить и выходить не так часто и резко. Прокуренный туалет, как таинственная телефонная трубка. Здесь идет разговор с отсутствующим Богом. Как врываются люди там — звонком, сообщением, электронным письмом. Их появление чаще всего предваряется… А если не предваряется, то это достойная удивления ситуация, как случайно встретил давнего знакомого в переходе на Пушкинской, — и потом можно рассказывать там и сям разным людям, которые, прежде — и чтобы — увидеть тебя, обычно звонят, или шлют письмо, или…
— Ну-ка, что ты видела, расскажи?..
— Я, девоньки, все видела. И слышала. И трубы страшного суда, и все. И кимвалы.
Наталья, моя красивая соседка по палате, появляется в клубах сигаретного дыма на пороге. Удовлетворенно кивает. Здесь уже не продохнуть. Она кажется посланником откуда-то не из этих мест, так чиста и бела кожа, так рыж каштан волос и ярки губы.
Она придерживает дверь, и вдруг ее ведет, и она падает. Гвалт, шум, Анна у нее в один прыжок, только Инна щурится, выпуская струю дыма, сидит нога на ногу и качает верхней. Наталья лежит без чувств, и лицо ее больше не красиво: неестественно бледное, с зеленцой, ощеренный провал рта и белки из-под ресниц.
Милаида Васильевна, крупная, белая, вперевалку спешит — санитарка первой палаты — и говорит очень громко, голосом высоким, таким, от которого закладывает уши:
— Сколько раз говорить! Встала с постели — сиди. Посидела — пошла. А то скок и помчалась!.. Ну, ну? Так и будем в обмороке валяться?.. Зла на вас не хватает!..
Мужайся, а не ужасайся. И где-то на грани слуха тонко воскликнуло: «Исайя, ликуй!»
В отделении пять палат, сто человек. Или около того. Все время кто-то выписывается, кто-то поступает. Впервые — редко. Чаще уже леживали. И частенько выписанную привозят через неделю, другую, месяц, полгода, несколько лет. Они приживаются тут. Мы все здесь приживаемся. И потом уже не можем иначе. Больница становится домом. Ведь дома и стены кормят, помогают выжить.
