— Я говорил ей, что ей лучше оставить меня. — пояснил Дмитрий Валентине. — Раз уж всё так и такой вот путь передо мной. Я даже гнал ее, обижал ее, говорил ей непростительные слова.
По лицу Алены заструились слезы.
— Не слушай его, Валя. Сам не знает, что говорит. Когда ты выздоровеешь, то сразу поймешь, что не хотел говорить ничего подобного. Ты выздоровеешь.
— Я не выздоровлю, Алена. Ведь я не болен.
— Нет, ты болен.
Валентина накинула на Алену пальто, надвинула шапку, кое-как оделась сама и крепко взяла ее за локоть. Дмитрий улыбался и гладил Алену по голове. Они уходили. Его отнятая рука неуверенным движением нашарила карман, чтобы не повиснуть в пустоте.
— Опять я не выдержала, — проговорила Алена на крыльце. — Серьезно, ты знаешь, мне кажется, что мне самой нужен психиатр. Сумасшествие — заразная болезнь. Когда ты начинаешь сходить с ума, близкие верят тебе. А потом уже трудно различить, где болезнь, а где правда. А потом вдруг видишь, что сам уже за гранью.
Валентина кивнула. Посмотрела на носки ботинок. Левый шнурок развязался.
— Мы зашли очень далеко по этой дорожке. Конечно, я ведь не давала ему шагу ступить. Прочитывала все его дневники, наброски и письма, даже адресованные не мне, и следила, куда он ходит, не давала побыть одному — кто бы это выдержал?
Прядь, выбившаяся из-под Алениной шапки, полоскалась на ветру.
— Но пойми, мы все так боялись… После этой его попытки — когда думали, что просто не довезем, просто не проснется… И потом, взял манеру гулять подолгу — уходит с утра, а ты думай весь день, придет вообще или нет. Может, бросился с моста? Попал под машину? Убили?..
Валентина поглядела в ветки деревьев. Запутавшись, там рвался невесть как оказавшийся здесь зеленый воздушный шарик.
— Но ведь он жив. С ним даже, кажется, всё в порядке. Ну, более или менее.
— Человек жив, и с ним всё в порядке, — сказала Алена. — Просто это уже не он.
Сквозь степную явь просачивался сон в метро, карта линий, как надоедливая янтра, впивалась в глаза, проникая сквозь веки, а вокруг продолжался свист и топот, и храп, и издевательский смех, и гортанная речь из вскликов, на незнакомом языке, и только когда она вошла в подъезд, все затихло.
Но она знала, что это еще не конец.
C: \Documents and Settings\Егор\Мои документы\Valentina\Vademecum
Tverskaya.doc
Делать стало вдруг нечего. Вечера превратились в яркие дни, дни — в сумрачные утра. Вечером Тверская полнилась резким ветром. Он дул в глаза, в ноздри — ни дышать, ни смотреть. Автомобили катили сплошным потоком, по их обтекаемым телам струились огни — лампочки, раскинутые праздничной сеткой над дорогой, яркие вывески, витрины, елки, сверкающие всеми цветами — одна заслоняет памятник Юрию Долгорукому у красного здания мэрии, другая, как маяк, возвышается в глубине улицы, на Охотном ряду. Огромный плазменный телевизор — бросче любой реальности, приковывает неотрывные взгляды, хлещет рекламой.
