— Моих работ никто не видел, — произнесла Лотта и обняла себя за плечи, заворачиваясь в несуществующую, но все же почти зримую шаль. — Дело в том, что я обдумываю. Я осмысливаю их. Нужно детально все продумать, чтобы не увеличивать энтропию вселенной и не пачкать попусту холсты, переводить краски… В мире так много недоношенных произведений, всех этих выкидышей невоздержанного ума и недобродившей творческой игры… Нужно быть уверенным, что именно ты и именно здесь и сейчас создашь уже нечто такое, что будет по-настоящему круто! Да-да, надо приступать к делу, имея твердое и оформленное намерение, творческий замысел, который заставит содрогнуться все это стадо, погрязшее в себе самом!..
— Игнат, ты, как всегда, показываешь нам каких-то чудесных людей!.. Но послушайте, э…
— Лотта.
— Послушайте, Лотта, это стадо, как вы говорите… Оно содрогалось уже столько раз, оно уже столько, в общем-то, повидало… Столько и стольких, мог бы я заметить… Будет не очень просто его удивить…
Степь была та же: тот же резкий колючий ветер, те же выбеленные на солнце травы, песня жаворонка, такая высокая, вровень с небом, что ее перестаешь слышать — так звучит здесь тишина — и тропинка уже влилась в колею, по которой, бывало, тащились в город и из города подводы, груженые всяким добром — и вырос крест на соборе, показался золотой купол, он горел в лучах ярче солнца, и слепил глаза, а слева и справа зажглись еще кресты — они венчали купола других храмов. Трава стелилась под ветром, но вдруг она почувствовала тревогу — обернулась — туго стянутая коса хлестнула по спине — и увидела на горизонте, там, где лежит степь, тонкую дымку, вьющуюся повдоль. Она кинулась на землю и приложила ухо к земле. И услышала отдаленный дробный раскат — этот грохот значил одно, нечто такое, во что она не хотела поверить, и так лежала, прижавшись к пыльной земле, с колотящимся сердцем, в последней надежде, истаивающей в отчаяние, что слух обманул ее…
Мощенская не плакала, не хохотала, не пела по-французски и не орала на прохожих. Ее вечная губная гармошка лежала в кармане. Лотта сидела на холодной парковой скамейке, закусив губу, на которой не лежало ни лепестка коричневой помады. Валентина даже немного удивидлась: это была явно какая-то новая Лотта.
— Игнат Оболешев интересовался тобой, — наконец проговорила Лотта. — И я рассказала ему, что ты занимаешься фотографией… Куда вы пропали с Жано? Он занудный, но очень привязчивый. Смотри, как бы мне не пришлось отцеплять его от тебя.
