— прокопчённое кадилом с плаката Кукрыниксов, что висел в кабинете истории, полное старушечьих шёпотов-причитаний? Длинные седые бороды торчали из-под
этого, тянулись непонятные слова, выкованные недобрым басом в другом — плывуче-золотистом — полумраке. Разноцветные яйца, которыми бились на Пасху во дворе (хорошо, если раздобыл яйцо цесарки, таким побьёшь любое куриное), крестины младенцев, кладбищенские кресты, — вот и всё, что мог бы вспомнить Митя.
То, что обрушилось на него, не имело с этим ничего общего.
Напряжённые, на пределе сло́ва, монологи. Перетянутая струна за мгновенье до того, как лопнуть, тетива за миг до выстрела. И всё-таки удивительно непосредственные (трепетные, коленопреклонённые — но живые) отношения с богом.
«Как на расстоянии вытянутой руки».
Указания в начале некоторых псалмов: «начальнику хора», — так смешно аукались с другими, более привычными из более привычной среды словосочетаниями: «непосредственный начальник», «начальник караула», «начальствующий состав», «товарищ начальник». Люди, заговорившие с пожелтевших страниц, были будто вчера лишь оттуда, от яблонь Эдема. Звенели и ослепляли.
Было в этой книге …
— Эй, жрать будешь? — кричал кто-нибудь из охранников, выглядывая в коридор.
— Нет, потом.
— Что ты там делаешь? Смотри, вредно. Ноги отнимутся. Или руки шерстью покроются.
…много литавр и громов небесных. Но особенно пробрал его коротенький псалом про то, как … на вербах … повесили мы наши арфы …там пленившие нас требовали от нас слов песней и притеснители наши — веселия…
Вот так: повесили арфы на вербы…
Вовек милость Его … славьте Бога небес… — и вдруг так просто, устало: при реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе. Вербы, неожиданные и трогательные. Такая понятная, сегодняшняя история с пленившими и притеснителями. Всплывало дальше что-то тёмное с сынами Едомовыми и с Иерусалимом, да и с Сионом было ничуть не яснее (память подсовывала слово «сионист», — но это, кажется, не имело отношения к делу). Зато потом — словоземлетрясение: дочь Вавилона, опустошительница! И совсем дикое, сумасшедшее: блажен, кто возьмёт и разобьёт младенцев твоих о камень! Так, со знанием дела: «разобьёт». Хрупкое ведь — именно разобьётся… как скорлупка.
Всё уже было. Это было. Безумие — было. Тоска возвышающая и глядящий из мрака Зверь.
И чьим-то ногтем прорисованная вдоль всего столбца бороздка. Он аккуратно вёл подушечкой пальца сверху вниз… Сколько закодировано в ней…
