«Эх, как неохота вот это сейчас…»
— Тебе надо, ты и возьми. Я на диете, галеты без сала не ем.
Лёха медленно повернулся, окатил его ледяным взглядом:
— И д и и в о з ь м и х а в к у.
Взгляд его, поверх плеча размером с телячий окорок, впечатлял. Щенки пищали, расползаясь от своего куста в разные стороны. Безо всякой уверенности в ёкнувшем сердце Митя молча сплюнул.
Лёха нарочито медленно поднялся. Поправил ремень. Сплёл пальцы и хрустнул ими.
Их окружила тишина. Только щенки да приглушённая воробьиная возня в лесопосадке.
Он подошёл к Мите и, не тратя времени даром, сгрёб его за ворот.
«Бей!», — скомандовал себе Митя, но тело — подлый саботажник — осталось неподвижным. Лёха поднял его, развернул и швырнул в сторону БТРа.
— Оп-па, — прокомментировал Петька.
Митя долетел до самого колеса. Затошнило. В глазах плавали солнце и луна.
— А теперь встань и принеси, — сказал Лёха.
И ватное тело подалось к БТРу.
«К чёрту, достало!» Все смотрели на него. Менты со ступенек. Водила с брони «коробочки». Земляной от газораспределителя из-под приложенной козырьком ладони. Зухра, и та подняла морду, навострила свои лопухи. «Достало!»
Но что-то случилось. Будто кто одёрнул. Митя обернулся.
Перед ним стоял крупный агрессивный самец. Всерьёз обозлённый, уверенный в себе. Старший. К тому же, голодный. «Надо». Шагнул к нему, улыбающемуся, издающему какие-то обидные звуки. Шансов никаких. Уж очень большой. Но — надо.
— Ути-ути-ути.
Подошёл совсем близко, но не настолько близко, чтобы он достал его своей страшной лапой. Стал забирать вправо. «Он левша, левша… ложку левой держит… левша, рядом не любят садиться, потому что локти сталкиваются».
— Ути-ути, цыпа-цыпа.
«Если ударю слабо, только разозлю».
Он опередил — выбросил правую. Скула хрустнула, земля сорвалась с места, отлетела в сторону и, вернувшись, всем своим весом упёрлась в ладонь.
Сидел, опираясь на руку, вокруг медленно рассасывалась ночь. Теперь ВСЁ здесь, на этой промёрзшем пятачке перед крыльцом.
— Ой, что такое? Упало? Ай-яй-яй.
В одном из расширяющихся просветов появилась широкая фигура. Он улыбался. «Надо. Вставай». Теперь ВСЁ здесь, на этом промёрзшем пятачке, все восемнадцать лет и восемь месяцев. Любимые страницы, милые памяти дни. Улица Клдиашвили. Улица с газовыми фонарями и летящей конкой. Окно с ветвистым алоэ. Нервный свет керосинки и усталая капитанша. Медвежьи шкуры. Лампасы. Шашки.
— Ой, что это? Встаёт. Смотрите, смотрите, пока оно в лес не убежало.
