Мгновенная паника. Возникло желание открыть окно и броситься вниз. Но длилось это секунды. Усилием воли он подавил это желание и попытался сосредоточиться. Как его угораздило попасть в такую ловушку? А он еще переживал, что не может подарить что-нибудь этому так называемому автослесарю, Весь день он ждал звонка Октава. Фотографии Маршан спрятал в кожаный дипломат с кодовым замком, опасаясь, как бы кто-то нескромный не проник в его кабинет и не увидел эти компрометирующие улики. Он прислушивался к каждому звуку в коридоре, пытался по лицам коллег угадать, не стало ли им известно о его беспутстве. Двух секретарш, шептавшихся у кофеварки и прыскавших со смеху, он одарил таким подозрительно-беспокойным взглядом, что они ушли, недоуменно оглядываясь на него. Кажется, никто ни о чем не знал. Даже судебный следователь Казанов, бывшая на этот раз в духе, приветливо поздоровалась с ним и спросила, не надо ли ему чего в здании суда, куда она отправлялась. Он пролепетал: «Нет, спасибо», еле ворочая тяжелым языком, сознавая, что такой ответ не улучшит его репутацию замкнутого и скрытного человека.
После обеда никто не видел, что Маршан выходил из своего кабинета. Телефон он не переключил на секретариат и сам отвечал на назойливые звонки анонимных доносчиков и напуганных типов, которые возмущались тем, что на них завели дело. К его великому удивлению, позвонила и жена, которая раньше никогда не тревожила его на работе. Она не сразу узнала его голос и даже представилась: «У телефона мадам Маршан, я хотела бы ноговорнп со своим мужем, следователем Маршалом…» Просьба эта странно прозвучала в ушах Маршана, ему показалось, что говорят о ком-то другом, И тем не менее он машинально ответил бесцветным голосом: «Это я…» Жена рассказала ему о детях, спросила о погоде в Париже, сообщила, что купила два билета на концерт Берлиоза, который состоится на набережной Бордо в ближайший уик-энд, а дирижировать будет их друг Ален Ломбар. После концерта они пойдут ужинать в новый ресторан на площади Марше-де-Гран-Зом. Маршан терпеливо слушал ее, иногда вставляя: «Прекрасно, очень хорошо». Он желал только одного — скорее бы она закончила говорить.
После звонков других просителей, от которых он отделывался без лишних церемоний, в кабинете прозвучал еще один. Он интуитивно почувствовал, что это тот самый. Голос его сразу преобразился, стал мягким и покорным, тогда как всегда был сухим и важным. Тон сделался сладко-просящим, словно у ребенка, пойманного на шалости и просящего прощения. Свидание было назначено.
