Она бесследно исчезла в огромной лапе Нейнера подобно мелочи в большой шкатулке.
Они разговаривали по-немецки, и было неудобно прислушиваться.
Впотьмах прибежал Игнатий, держа в руке кусок картона с крупно нарисованным на нем числом 13. Он прибил картон к середине двери.
Звонимир несколько раз хлопнул Игнатия по плечу. Игнатий даже не содрогнулся; казалось, что он не почувствовал ударов вовсе.
Мадам Купфер вернулась в бар.
Я охотно сам зашел бы туда еще на полчасика, но мне казалось опасным предоставить Звонимиру возможность пить еще.
Поэтому мы поднялись вместе в лифте, в первый раз без Игнатия.
Гирш Фиш выбежал в одних кальсонах. Он готов был в таком виде спуститься к Бломфильду.
— Вам нужно одеться, господин Фиш! — говорю я.
— Как он выглядит? Он потолстел? — спрашивает Фиш.
— Нет! Он все еще худощав!
— Боже, если бы это знал старик Блюменфельд, — говорит Фиш и идет обратно.
— Ах, если бы можно было удавить Бломфильда! — восклицает Звонимир, уже раздевшись и лежа в постели.
Я ничего не ответил ему, так как знал, что его устами глаголет алкоголь.
XIX
На следующее утро отель «Савой» представляется мне сильно изменившимся.
Волнение овладело мною, как и всеми остальными; оно изощрило мое зрение, и я замечаю тысячи мелких перемен.
Вижу я их как будто через телескоп, и размеры их чрезвычайно выросли.
Возможно, что на горничных трех нижних этажей те же наколки, что были на них вчера и позавчера. Мне, однако, кажется, что их наколки и передники вновь накрахмалены, как перед посещением Калегуропулоса. Номерные служители носят новые зеленые передники. На красном ковре, покрывающем лестницу, не видно ни одного окурка.
Царит почти жуткая чистота. Не чувствуешь себя дома. Не видишь хорошо знакомых залежей пыли по углам.
Паутина в углу зала файф-о-клока, стало быть, дорога мне по привычке. Сегодня ее уже не видно. Я помню, что руки пачкались от прикосновения к перилам лестниц. Сейчас рука остается более чистою, чем она была раньше, как будто перила состояли из мыла.
Мне думается, что сутки спустя после прибытия Бломфильда можно было бы есть прямо с пола.
Пахнет разведенным воском для пола, как это бывало дома, в Леопольдштадте, за день до Пасхи.
В воздухе что-то торжественное. Если бы звонили колокола, я счел бы это естественным.
Если бы вдруг кому-нибудь вздумалось одарить меня, в этом не было бы ничего необычайного. В такие дни подарки естественны.
Тем не менее на дворе лил дождь тонкими прядями, и сырость была насыщена угольною пылью. Это был длительный дождь; он нависал над землей, как вечный занавес. Сталкивались зонтики у людей, прохожие высоко подняли воротники своих пальто.
