Но вероятно, в глубине души она и сама этого не хотела. Клара тоже страстно любила Эшфилд — в конце концов, это был ее собственный дом — и тем, что оставалась в нем, выражала свою преданность Фредерику. Купленные им картины по-прежнему теснились на стенах; в воздухе — пусть только в воображении — все еще витал запах его сигарет, пробиваясь сквозь аромат цветов. Клара отчасти повторила судьбу собственной матери, Мэри Энн, которая после смерти капитана Бомера даже не взглянула ни на одного мужчину. Но в другом отношении она совсем не походила на мать: оставшись вдовой, она весь смысл жизни сосредоточила в дочери.
Внешне Эшфилд, конечно, изменился: опустел, обветшал. Штат прислуги был сокращен до «двух молодых недорогих горничных»; впрочем, Джейн, повариха, отказалась покинуть хозяйку. «Я слишком долго у вас прожила», — сказала она. А когда ей все же пришлось уехать, чтобы смотреть за домом своего брата, она при прощании даже проронила две слезы, скатившиеся по ее щекам. Джейн никак не могла освоиться с переменой статуса семьи, наступившей вследствие теперешней Клариной бедности. Одним из самых больших удовольствий для нее всегда было позвонить по телефону и низким девонширским голосом сделать заказ в магазине: «Шесть лангустов, самок лангуста», — а потом сооружать блюда для гурмана Фредерика, который любил после еды зайти на кухню, чтобы лично похвалить и поблагодарить Джейн. Теперь она, испытывая невероятные мучения, вынуждена была в больших количествах отправлять в мусорное ведро остатки выпечки и готовить примитивные макароны с сыром всего на двоих. Кларе постоянно приходилось напоминать ей о новом положении вещей, но в нежелании Джейн смириться с ним было даже нечто величественное. Она напоминала служанку Доркас из первого детективного романа Агаты «Таинственное происшествие в Стайлсе» с ее обращенными к Пуаро сетованиями по поводу утраты былого великолепия хозяйской усадьбы:
«— У нас их было пять [садовников] до войны, когда дом содержался как полагается дому джентльмена. Если бы вы могли его тогда видеть, сэр! Достойное было зрелище. А теперь здесь только старик Мэннинг да эта соплячка Уильям — новомодная женщина-садовница в бриджах и тому подобных тряпках. О, что за ужасные времена!
— Хорошие времена настанут снова, Доркас. По крайней мере мы на это надеемся…»
Для Клары лучшие времена теперь сосредоточились в ее зеленой кожаной шкатулке, вместилище памяти. Здесь хранилось все: радостные визиты молодого Фредерика в дом Миллеров; то чудо, которым стало для нее его предложение; их прогулки рука об руку по нью-йоркским улицам; его последнее письмо к ней. Сидя у камина в классной комнате наверху или расставляя по всему дому «огромные букеты белых цветов на длинных ножках» из собственного сада, Клара рассказывала Агате истории из своей жизни.
