— Чего это ты, баба, клянешь и проклинаешь здесь всех подряд?! — При этом лицо его покраснело, и это все заметили, особенно те, кто торговал каждое воскресенье на базаре и знал, как очень уж просил молодой Дурында у председателя сельсовета Озеро в аренду, чтобы форель разводить и здесь же, на базаре, своим людям продавать. Но просьбу Дурынды по форели председатель не поддержал, потому что, дескать, не приживется она в наших черноземных тинах, ей чистую горную воду подавай… И якобы конфликт между ними возник вплоть до ссоры, потому что горячий по молодости Дурында намекнул председателю на какую-то взятку, отчего тот осерчал и заорал: убирайся с базара! И вот теперь на базаре ни Дурынды, ни баб с молоком и яйцами, только пустые столы желтеют.
— Деточка моя золотая, — удивилась Овечья Баба словам молодого Дурынды. — Разве ж я всех проклинаю? Разве ж я что против добрых людей говорю? Я ж только ирода того проклятого кляну, что наделал столько горя и сраму нашему селу на весь свет, чтоб ему дорожки не найти при ясном солнышке и детей родных, чтоб ему…
— Да замолчи, баба! — Неожиданно взбеленилась внучка Надези, которая вернулась из Германии, и поговаривали, что с большими деньгами, потому что вроде бы нашла того бауера, который “сделал” ее бабушке ее маму, и тот откупился от своих неожиданных родственниц. И село этому верило, хорошо зная языкастую Надезю и ее рыжую “безотцовщину”. А деньги были, видно, немалые, потому что Юлька носилась по районному начальству, выбивая разрешение построить у себя в огороде, над самым Озером, кафе. Другое дело, кто в то кафе пойдет, разве что вольные казаки Моджахед и Холера… Но Юлька на это не обращала внимания, бегала и стыдила тупую деревенщину Европой. В Европе, дескать, никто в воскресенье не жарит-не парит, все дружно идут в кафе и там сидят целый день, попивая кофе и пиво. Сельские молодухи от смеха аж за бока хватались, представляя себе, как это они, хозяйки, да при мужьях, будут сидеть в том кафе и ждать, пока им безмужние одиночки кофе поднесут…
Но в данный момент Юлька была со всеми заодно: как бы Овечьей Бабе рот заткнуть.
— И ваще: — хенде хох и дранг на хауз! А то завелась тут: а чтоб тебе, а чтоб мне… — поддержал Юльку дед Мисник. — Причитает, как за своим добром. А тебе какое дело, кочерга старая? Это что — твои овцы утопли?.. Вылезла на люди раз в жизни и орет, как чокнутая!
— А если не мое, то что… можно так вот?! — растерялась Овечья Баба. — А чего это ты, мужик, кричишь на меня, да еще не по-нашему? Сам ты и хенде и хох! И не кричи на меня, потому что не тебя проклинаю и не тебя, девочка, а того Понтия Пилата злодея, который уничтожил такое добро, чтоб ему до Рождества не дожить, окаянному, из-за него теперь людям рыбки не видать, чтоб она ему костью поперек горла стала, чтоб…
