Последним, как и положено начальству, притопал на плотину запыхавшийся председатель сельсовета Игнат Карпович. Пот струился по его лоснящемуся лицу и красному затылку прямо за ворот белой, надетой по случаю Святого воскресенья, рубашки. Стараясь перекричать колокольный звон, золотыми волнами льющийся над селом, председатель завопил:
— Не расходитесь! Скоро будет милиция!
Милиция действительно прибыла скоро. Влетела на плотину в фургоне модели довоенного “воронка”, демократически модернизованном сиреной и мигалкой. Колокол у церкви смолк. Из машины вышли два милиционера в новенькой синей униформе. Не обращая внимания на толпу и небрежно поигрывая черными резиновыми дубинками, милиция важно, с большим достоинством прошлась по плотине до самых огородов, заглянула под прибрежные лозы и вербы, возвратилась, осмотрела заводи и, внимательно изучив ситуацию, сказала:
— Не расходиться. Ничего не трогать руками. Кто готов давать показания, может ехать с нами в сельсовет.
— За мной! — призывно махнул рукой председатель и, косолапя, побежал впереди милицейской машины к своему офису — старой развалюхе хрущевских времен, обновленной при Горбачеве зеленым деревянным крыльцом, которое сливалось с молодой зеленью старого, еще комбедовского парка.
Однако вслед за ним никто не устремился: желающих свидетельствовать категорически не нашлось. Все по-прежнему стояли, сплоченные единым желанием — скорее уйти: кто — на базар, пустынно желтеющий столами из некрашеных сосновых досок тут же, за плотиной, кто — в церковь, а кто — к своей хозяйской живности. Но не могли пошевелиться. Ошарашенные зрелищем люди стояли и тупо смотрели на Озеро, которое блестело против солнца толстым слоем живого серебра. Тупое молчание, как мерзлое болото, всколыхнула Тодося Овечья, самая старая и самая бедная в селе бабка, которая только теперь доплелась до озера, потому что жила вместе со своими овцами дальше всех — на краю села под самым лесом.
— Ой, божечки, — заголосила баба, — сколько живу, а такого горя не видела! А чтоб ему, кто на такое решился, руки повыкрутило-повывернуло и на плети высушило, чтоб не мог он ни ложки ко рту донести, ни умыть харю свою бесстыжую, чтоб глаза его света белого не видели, а ножищи — на травушку не ступили.
Отчаянный бабий вой задел людей за живое. Толпа заволновалась, закашляла, затоптала, будто ей под ноги жару сыпанули. Первым не выдержал молодой Дурында — бизнесмен и директор сельского базара:
