Джамиль удивился:
— Почему?
— Десять тысяч лет софистики за одну ночь не изживешь, — сухо заметила Маргит. — Каждая человеческая культура потратила колоссальные интеллектуальные усилия на то, чтобы примириться со смертью. Многие религии заменили правду о ней причудливой ложью, другие, напротив, оболгали жизнь. Даже самые рациональные философии страдали от необходимости доказать: смерть — достояние лучших.
Это было материалистическое заблуждение во всей крайней и наиболее прозрачной форме, и оно никого не остановило. Поскольку всякое дитя могло объявить, что смерть бессмысленна, несправедлива, неотвратима и ужасна, законом мудрости служили другие верования. Целые тысячелетия писатели утешали себя пуританскими сказками о бессмертных, алчущих смерти… что там, молящих о ней. И только легкомысленный мог полагать, что, вдруг оказавшись перед возможностью ее отмены, они беззаботно рассмеются в ответ. А будущие философы-моралисты — в основном из тех, кто в своей жизни не сталкивался с неприятностями более крупными, чем опоздавший поезд или грубый официант — начали стенать об уничтожении человеческого духа вместе с этой жуткой напастью. Смерть и страдания нам нужны, чтобы закалить собственные души! Но только не эти жуткие, жуткие слова: свобода и безопасность!
Джамиль улыбнулся:
— Итак, были и шуты! Но в конце концов им пришлось проглотить собственную гордость. Если мы идем по пустыне, и я говорю тебе, что озеро, которое маячит впереди, просто мираж, я вправе упрямо придерживаться своего верования — чтобы избежать конечного
разочарования. Но если мы вышли к озеру, и я оказался не прав, то я буду пить воду.
Маргит кивнула:
— В конце притихли и самые громкие крикуны. Но были и более тонкие аргументы. Нравится это нам или нет, но вся биология, вся культура человека требует присутствия смерти. И почти всякое праведное деяние в истории, почти всякое достойное жертвоприношение было сделано против страдания, против насилия, против смерти. И теперь любая борьба с ней сделалась невозможной.
— Да. — Джамиль был озадачен. — Но ведь лишь потому, что люди победили в этой борьбе…
Маргит негромко сказала:
— Я знаю. В ней не было смысла. Но я всегда полагала, что всякий объект, достойный драки из-за него — тем более в течение веков, тысячелетий, — оправдывал свое существование. Нельзя считать благородным дело, идти на смерть ради него, если не благороден успех в этой борьбе. И тот, кто считает иначе, не мудрец, а ханжа. Если странствовать легче, чем возвращаться, не следует вообще затевать путешествие.
