— Ох, это жестоко, жестоко! Почему я не могу прекратить это? Почему оно не уйдет и не оставит меня в покое? — молила я. — В этом всем ужасная жестокая насмешка, но я не понимаю ее. Что случилось со мной? Это не навязчивая идея — нет-нет — ох, ну помогите же мне…!
Некоторое время я крепко зажмуривалась, всем сердцем желая, чтобы вся галлюцинация растаяла и исчезла.
Но этого не случилось. Когда я вновь открыла глаза, они все еще были там, бессмысленно уставясь на меня своими глупыми хорошенькими лицами над отвратительными грудами розового сатина.
— Я намерена отсюда убраться, — сказала я.
Последовало неимоверное усилие подняться до сидячего положения. Я чувствовала, что остальные наблюдают с широко открытыми глазами, как я это делаю. Я и так и этак билась над тем, как бы спустить ноги с кровати, но они запутались в сатиновом покрывале и я не могла их высвободить. Это была настоящая, отчаянная истерика во сне. Я услышала свой голос, молящий: “Помоги, Дональд, милый, пожалуйста, помоги…”
И внезапно, будто со словами “Дональд” расцвела весна, что-то, казалось, повернулось в моей голове. Затор в мозгу раскрылся не полностью, но достаточно, чтобы знать, кто я. Я неожиданно поглядела на других. Они все еще глядели на меня, полуизумленно, полувстревоженно. Я оставила попытки встать и опять откинулась на подушку.
— Больше вам меня не одурачить, — сказала я им. — Теперь я знаю, кто я.
— Но, Мать Орчис, — начала одна.
— Хватит, — огрызнулась я на нее. Казалось, я из жалости к самой себе пришла к чему-то вроде мазохистского бессердечия.
— Я не Мать, — резко сказала я. — Я всего лишь женщина, у которой когда-то был муж и которая надеялась — но только надеялась, — что у нее будут от него дети.
За этим последовала пауза, довольно странная, потому что хотя бы смешок должен был раздаться в ответ. Но на то, что я сказала, не обратили даже внимания. На лицах ничего не отразилось, на них было не больше мысли, чем на кукольных.
Тотчас же самая дружелюбная, казалось, почувствовала долг прервать молчание. Нахмурив брови и сморкнув носик, она спросила:
— Что такое муж?
Я тяжело переводила взгляд с одного лица на другое. Ни на одном ни следа коварства, ничего кроме озадаченного выражения, которое можно увидеть иногда в детских глазах. На мгновение я готова была впасть в истерику, но взяла себя в руки. Ну что ж, раз галлюцинация не оставит меня в покое, я буду воевать с ней ее же оружием и посмотрим, что же из этого выйдет. Я начала с невозмутимым видом и серьезностью объяснять простыми словами:
