— Вы хотите сказать, что отказываетесь помочь нам?
— Не только это, — сказал Саттон. — Я буду бороться с вами. Я говорю вам это сейчас, чтобы вы знали. Если вы хотите убить меня, Тревор, то сейчас самое время сделать это. Потому что потом будет слишком поздно.
— Я ни за что на свете не стану пытаться убивать вас, — резко проговорил Тревор, — потому что мне нужны те слова, которые вы написали. Независимо от вашего желания или желания андроидов, мы прочитаем их так, как хотим прочитать. И так же их будут понимать все эти незначительные копошащиеся существа, которыми вы так восхищаетесь. Нет ничего в мире, что может встать на пути человеческой расы, что может сравниться с ней.
Саттон увидел на лице Тревора презрение к себе.
— Я оставляю вас наедине с самим собой, Саттон, — продолжал Тревор, — ваше имя будет черным пятном на всей истории человечества. Звуком вашего имени поперхнется любой человек, как только попытается произнести его. “Саттон” станет таким бранным словом, которым один человек станет обзывать другого, если захочет нанести ему страшное оскорбление.
Он произнес слово “Саттон” таким тоном, словно оно вызывало у него отвращение. Саттон даже не пошевелился в ответ. Тревор резко встал и пошел прочь, но затем обернулся. Его голос был не громче шепота, но вонзился в сознание Саттона как раскаленный нож:
— Идите и вымойте лицо, отмойте этот пластик и знак. Но вы никогда не сможете опять стать человеком, Саттон. Вы никогда не сможете назвать себя человеческим существом.
Он резко повернулся и пошел прочь. И, глядя на его спину, Саттон увидел спину всего человечества, навсегда отвернувшегося от него.
Где-то в глубине его сознания, откуда-то издалека, он услышал, казалось, звук захлопнутой перед ним двери.
Горела только одна лампа в углу комнаты. Папка лежала на столе перед лампой, а Ева Армор стояла около кресла, как будто ожидала его.
— Ты вернулся, — тихо спросила она, — чтобы забрать папку? Я приготовила ее для тебя.
Он остановился в дверях и покачал головой.
— Пока нет, — ответил он. — Позднее она мне понадобится, но не сейчас:
Вот то, что беспокоило меня весь день, — подумал он. — Вот оно, та вещь, которую я пытался облечь в слова.
— Я говорил тебе сегодня утром за завтраком об оружии, — обратился он к Еве. — Тебе нужно запомнить то, что я сказал об этом. Я говорил, что есть единственный экземпляр этого оружия и что нельзя вести войну, имея одну только пушку.
