— Мать, ты же сама без молока жить не можешь.
— Мало ли что я говорила, смогу. Не перебивай. — Она теребила уголок фартука, смотрела на икону. — Не перебивай и слушай. Так вот, а еще двое свиней. Ты их видел, хорошие кабанчики, больше года каждому, все к вашему приезду. Их тоже продадим, а уж если живности не остается, так рассуди сам, зачем мне сараи? А они почти новые, отец перед самой смертью переделал. За них тоже хорошие деньги дадут, думаю, наберется сколько надо.
Она замолчала. Молчал и я, понимая, что значило для нее принять такое решение. Вздохнула:
— Так что звони в Минск, а если не хватит. Рыгорка вдовствует. Я вдовая. Когда его Нина помирала, так наказывала никого другого не брать, а только меня. Он уже давно предлагает. Вдвоем по нынешним временам куда легче, чем одной маяться. Можно будет всю селибу разом и продать. Вот такое мое решение, так что звони в Минск, — и, комкая фартук, приложила его к глазам.
Я присел рядом и обнял ее за плечи:
— Мам, я тоже принял решение. Ты его тоже выслушай, как я твое. Если я не нужен родине, так и набиваться, а тем более продаваться, не намерен. Мне предлагают место в России, не пропадем. На худой конец, останусь в Узбекистане. Там своя армия нужна, а чем дальше, тем больше в ней нужда будет, сердцем чувствую.
— Так хотела, чтобы поближе, — она вытерла глаза, — времена пошли нехорошие.
В Минск звонить не стал. Оплатил материнские долги, взял железнодорожный билет на обратный путь: «Да, Николай Никитич, вот тебе, бабушка, и Юрьев день.» Однако, на душе было спокойно, почему — и сам не знал.
В полку Парамыгин встретил меня вопросом:
— Ну что, Никитич, покатилася торба?
— Покатилася, покатилася.
***
Напротив центрального входа в здание Министерства обороны толпился народ, в большинстве своем женщины. Многие сидели на скамейках, спрятавшись от пронизывающего февральского ветра под солдатскими одеялами. Несколько женщин пытались прорваться в штаб, но их сдерживали худосочный высокий офицер и несколько прапорщиков. Офицер просил всех успокоиться, говорил, что командующему о создавшемся положении уже доложено и меры будут приняты.
— Поймите, надо все согласовать с Москвой.
— Мы уже здесь третьи сутки, а вы все докладываете! — кричали женщины и все энергичнее нажимали на офицера и его помощников.
— Я же вам сказал, идите в гостиницу, а вы устроили ночлежку перед главным входом! Стыд какой!
— Кого стыдить надумал, кого?
