В эти минуты Рымашевский чем-то напоминал мне Гульмана: тот же азарт в глазах, азарт игрока, уверенного в том, что не проиграет. Не проиграет никогда! Буханки, батоны на самом деле еще дышали печью, отдавали приятной теплотой, как вынутые расторопным узбеком из-под стеганого покрывала на базарном прилавке Чирчика лепешки.
На полдороге к Залому он вдруг неожиданно спросил:
— Слушай, подполковник, а тебе случайно деньги не нужны?
— С чего ты взял?
Он засмеялся:
— Меня в Польше познакомили с таким видом очень тонкой науки, как психология продавца. В ней много нюансов. Вот у вас, у военных, есть своя, военная психология, как вы ее там называете, психология победы, что ли?
— Что-то из американского.
— Неважно, но есть. Вот и у рыночников она тоже есть, без нее как баран у новых ворот: иди туда, не знаю куда. Вид у тебя, только не обижайся, пришибленный. Вывод: финансы поют романсы. Или я не прав?
— Прав, конечно, прав.
Он тут же выплеснул на меня:
— Тогда в чем дело? Сколько надо? Под проценты или под залог? Последнее лучше. Цену залога я определяю.
Услышав сумму, он понимающе зацокал:
— Не зашкаливает. Под два процента в месяц. Если под залог — на год, через год я залог реализую. Согласен? Что в залог? Орден? Какой? Ленина? — Рымашевский знал, что в Польше такой орден стоит раза в полтора дороже, а если поторговаться, то и все два, поэтому согласился не раздумывая. — Давай, приходи за деньгами. И помни, через год он мой! Не обижайся, но обменяемся расписками для подстраховки.
Он даже не поинтересовался, чего стоило мне расставаться с наградой. Для него орден уже был ходовым товаром, обещавшим неплохой навар.
Дома я дождался, когда мать уйдет к тете Тане, достал из вместительной дорожной сумки парадный мундир, который сложила жена, пояснив: «А вдруг понадобится! Ведь у вас, военных, сегодня одно, а завтра другое!» Рука коснулась ордена Ленина.
***
.Солнце быстро поднималось из-за гор и выпавший ночью легкий снежок, покрывший тонким слоем гофрированный металл взлетно-посадочной полосы, таял прямо на глазах. Аэродром подернулся легкой дымкой утреннего тумана. Я доложил руководителю полетов о готовности к вылету и подал команду экипажам на взлет. Боевые машины, отстреливая ослепительные комочки ракет, набирали высоту, по спирали, чтобы не попасть под огонь душманов, вкручивались в небо...
Шли почти на верхнем пределе. Чуть пониже скользили пятнистые МИ-8 с десантом.
В районе высадки горы, как огромный магнит, притянули к себе машины. Внизу чернело ущелье. Свет нового дня еще не проникал в него, и от этого оно выглядело мрачным и бездонным. Мы были все, как сжатая пружина, вглядывались в каждую проплывавшую расщелину, в каждый скалистый выступ. Я почувствовал, как позади, протиснувшись в узкое пространство кабины, почти мне в затылок жарко дышал борттехник Лавренчук.
