Рымашевский говорил и говорил. Самодовольство сквозило в каждом его движении, начиная с поднятия налитой рюмки до нанизывания на вилку куска сухой колбасы. Он в родной деревне уже причислил себя к категории тех, кого слушают, чье мнение главное, а остальные или должны выслушивать, или убираться восвояси. И я был для него интересен как человек, который и понятия не имеет о возможностях, какими обладал хозяин, и главное, чтобы человек почувствовал, понял, восхитился им и. позавидовал. Мое равнодушие его только распаляло, даже слегка злило.
— Что, не идет? — и предложил: — У меня еще один интересный напиток есть. Давай испробуем! Вера-а-а!
На его требовательный зов Вера появилась, как по мановению волшебной палочки. Подбежала, обняла, погладила по рыжим волосам:
— А я слышала, ты приехал, да мы с тетей Марией как раз фотографии, которые ты из Франции привез, рассматривали. Дай буську, дорогой!
Он подставил щеку, она вкусно чмокнула:
— Что тебе, дорогой?
— Принеси из серванта ту, которую мне в Париже один знакомый француз подарил! Дорогая, зараза!
Я протестующее поднял руку, и в моем жесте он быстро уловил, что принесенная бутылка не должна откупориваться, вяло согласился:
— Если гость против, так за ворот лить не будем. Ладно, иди.
Вера, круглолицая, полненькая, крепенькая, похожая на колобок, увенчанный толстой косой светлых волос, облегченно вздохнув, быстренько, как и явилась, исчезла. Рымашевский пошел переодеваться, а я стал снова названивать по телефону, но попытки оказались тщетными. Он вернулся в прихожую в старенькой выгоревшей рубашонке, старых брюках, в старых шлепанцах. Налил себе стопку:
— Как умные люди говорят: «Бойся первой чарки». Да ладно, из чужого рта не забираю. Тебя что, не хотят слушать? И меня когда-то не хотели. — Он вертел в сильных пальцах пустую рюмку, аккуратно протирая о толстую льняную скатерть. — Да, не хотели. Я для них просто червяк. Так к своей власти привыкли. Самое страшное, когда человек привыкает к власти. Это уже не человек. Бывало, к кому в том же райисполкоме не подойду, руками отмахивались, а теперь. Да что говорить, были негодяи, негодяями и остались. Одно слово, позолоти ручку, и все! Позолотил, и все проблемы сняты. Так присосались, хуже пиявок.
— Отдирай!
— Одну отдерешь, а две новые на ее место. Моего деда такие со свету сжили. — Он замолчал, думая о чем-то своем. В прихожую заглянула мать:
— Ну что, сынок, все никак? Тогда пойдем, чего людям докучать? Если что,завтра.
