***
Дождь поутих. Над Крестыновом в облачной рваности появились голубые дыры, в которые с оглядкой прокрадывался солнечный луч, подчеркивая, что днем в осенней унылости улица еще больше постарела. Ночью этого не видел. Вот два дома с заколоченными окнами, там сараи пошли набок, давно позабыв о хозяйской руке. Асфальт где продавился, где вздыбился, а где и вовсе блестел ямами, наполненными холодной водой. Мать их старательно обходила, негодовала:
— Как начали перекупщики за бульбой приезжать, так своими фурами все улицы угробили: ни пройти, ни проехать. Ты хоть свою машину не продал? И не продавай. У кого машина, тот хоть как-то еще двигается...
Она говорила так, словно мой перевод уже состоялся или состоится обязательно, и это она не подвергала сомнению. Еще в Минске на вокзале в ожидании поезда взял газету. В рекламной странице чисто случайно наткнулся на объявление: «Куплю ордена, медали, старинные деньги, иконы». Крамольная мысль: «А что, если.» застряла в голове и не давала покоя. Подумал, приеду, позвоню этому коллекционеру, узнаю расценки.
— Сынок, ты бы под ноги смотрел, а то идешь как попадя. Все лужи твои, — упрекнула мать, — принесем людям мокроты в хату, прямо неудобно.
У высокого забора из оцинкованного листа мать остановилась, осмотрела обувь, провела подошвами резиновых полусапожек по траве и нажала на черную кнопочку электрического звонка на железном столбе. По ту сторону исходил громкой злобою пес.
— У них не собака, а сущий дьявол, — мать еще раз нажала на кнопочку, — хоть и на цепи, да все равно страхом пробирает.
От кирпичного дома, крытого такой же цинковой жестью, с большой застекленной верандой донеслось:
Кто?
— Верка, это я, тетка Маруся, вот сын приехал, хочет попользоваться вашим телефоном!
— Проходите, я собаку на короткую цепь посажу.
И на калитке громко щелкнул электромагнитный замок.
— Кто к нам пожаловал? — из полуоткрытой двери в просторную прихожую, хорошо и со вкусом обставленную, выглядывало сморщенное, похожее на печеное яблоко лицо.
— Ну, тебя еще не спросили, вечно высунешься, не дашь с людьми поговорить, — и хозяйка собралась прикрыть дверь в соседнюю комнатку, но лицо уперлось и не хотело прятаться.
— Чего ты мне рот затыкаешь, чего? И так как в тюрьме бедую.
— Началось, — негодующе произнесла хозяйка, — скажи еще, что тебя не кормят, не поят, спать не дают.
Старушка упрямо не давала закрыть дверь в свою комнатку.
— Это ты, Маруська, видишь, что они со мною делают, свежего человека только по телевизору вижу, а так, чтобы поговорить. Вот дожилась так дожилась, никому я, Маруська, не нужна, смогли бы, так живой в могилу закопали, антихристовы дети.
