Громов от приглашения перекусить вместе отказался. Сослался на то, что надо еще готовить кучу бумаг.
— Столовую определишь по запаху. Самый верный ориентир. Поторопись, а то ближе к обеду в очереди настоишься. Когда-то они крепко сцепились. — Я понял, что он имел в виду Гнилюка и Саханчука. — До парткомиссии дело доходило. Саханчук оказался более благородный, так его в Ташкент, а этого сюда, в кадры. Вот и думай, кто больше выиграл. Это так, между нами, сам понимаешь. Перекусишь, зайди, обмозгуем план действий.
— Смотрю, у вас здесь все на «гэ».
— Ты это к чему?
— Ну, Грызлов, Гнилюк, Громов.
— А, так карта ложится. — хохотнул Громов.
Пока искал столовую Министерства обороны, немного поплутал в хитросплетении переходов и коридоров. Лет семь назад мне доводилось в ней бывать. Здесь ничего не изменилось. В огромной, светлой от белоснежности скатертей, радостного сверкания никелированных поручней столовой народу и в самом деле было немного. Все так же белозубо улыбались, казалось, нестареющие молоденькие поварихи, стоявшие на раздаче, и чем моложе офицер, тем шире улыбка, тем призывнее взгляд больших раскрытых глаз.
Я уже рассчитался на кассе, когда позади донеслось:
— Ба! Чья это знакомая спина?
Говорившего подполковника я не узнал, но не подал вида и кивнул, как старому приятелю. Провести его не удалось.
— Неужели запамятовал? Ну, Лунянин, никак не ожидал! Покопайся в архиве памяти. Мы же с тобой ордена в Кабуле замачивали, а перед этим на аэродроме в Кандагаре гыркались, когда ты права качал перед моими автомобилистами. В Кандагаре я на тебя крепко обозлился, а в Кабуле мировую пили. Огорчил ты меня, огорчил, так что извинения не принимаются, давай-ка после этих топтаний по кабинетам где-нибудь посидим по-человечески, есть что вспомнить за рюмкой чая, — и он постучал по стакану с компотом.
Теперь узнал. Это был командир автомобильного батальона подполковник Милевский, выдумщик, мастер на все руки. Парамыгин говорил, что у него любой автомобиль от честного слова заведется: «Дока!»
— Вытоптал себе что или пока только обнадежен?
— Обнадежен.
— Ясно, здесь это умеют. А меня скрутили, повязали, дышать нечем. Понимаешь, мой автобат никому не нужен. Никому! Поверить не могу! Трындят одно и то же, мол, этой техники из Германии наперли, когда группу войск выводили, столько, что негде размещать. Так зачем меня из Афгана сюда эшелонами гнали? Зачем? Пихнули бы куда в Сибирь, смотришь, сгодился бы. Два месяца по Союзу катались, а теперь надо расформировывать. — Он почти не ел, болтал ложкой в тарелке с борщом, притом необычайно вкусным, говорил так громко, что за соседними столами офицеры недоумевающе посматривали в нашу сторону. Чувствовалось, накипело у человека. — Сказали бы мне прямо: надо все распродать и руки погреть на этом. А то впаривают высокие идеалы о родине. Кому впаривают? Мне! Умники, ох и умники. — он отодвинул недоеденный борщ и стал ковырять шницель.
