Осмотрели этажи. Дорезали раненых. Вытащили стрелы.
– Вот это называется «офис», – показал Щавель, когда всё было кончено. – Смотри, как тут обустроились, уже гнездо свили.
– Тьфу, пакость! – Лесного парня передёрнуло от вида холодных гладких стен безликой светлой расцветки.
– Это называется «евроремонт», сынок. Манагеры без него не могут.
– Теперь я понимаю, почему их надо уничтожать. – Жёлудь едва сдерживался, чтобы его не вывернуло. – Дух от них… вонький… Может, пойдём отсюда?
– Обожди, ещё дело есть.
Щавель выбрал в углу половицу погнилее, воины отодрали её, выкопали ножами яму. Лузга переложил в неё из котомки увесистые мешочки с деньгами. Закопали, накрыли обратно сырой доской.
– Пошли за хворостом, – постановил командир, обозрев дело рук своих. – Надо этот гадюшник сжечь, чтобы духу от него не осталось. Заодно золото надёжно спрячем, тут никто рыться не осмелится.
– Ты, как раньше, все задачи скопом решаешь, – заметил Лузга, когда Жёлудь поспешил за хворостом на свежий воздух. – Если ты такой многозадачный, может, и Пентиуму молишься?
– Нет, – отрезал Щавель.
– А прежде молился?
– Нет.
– А будешь?
– Если Родина прикажет.
– Уважаю, – только и нашёлся что ответить Лузга.
в которой подлый бард Филипп даёт Лихославлю возможность оправдать название
До Лихославля шли по насыпи, в объезд испоганенного Торжка. Пятьдесят пять вёрст одолели за день – отдохнувшие кони бодро тянули телеги. На ночёвку остановились в Калашниково, деревне, живущей с путников. Жиреющей, когда сани катят по зимнику, и скудеющей в тёплую пору непроходимых дорог и судоходных рек.
Неказистый трактир «Треснувшая подкова» вместил под низкие своды поредевший караван. Тридцать три богатыря расселись за отдельные столы. Витязи своими десятками, Карп – с шестёркой обозников, а ватага, к которой изворотливо примкнул бард, отдельно. Только Михан замешкался. Дружинники к себе не приглашали, как, впрочем, и барда, так что парень потянулся за Филиппом, окончательно запутавшись в выборе своих. Поколебавшись, подсел к Жёлудю. Молодой лучник ещё со вчерашнего был непривычно замкнут, будто его коснулась тень, намертво впечатавшаяся в лик отца. Что-то произошло накануне, Михан видел, как Жёлудь тайком отмывал в сарае наконечники стрел. Однако Михану и самому было что скрывать. Он только радовался, что Щавель не прознал о драке в «Исламской сельди». Это обнадёживало: в отряде доносчиков не нашлось.
– Давай колись, – шепнул Михан. – Где был, что делал? Опять кого-то порешил?
