Щавель как будто пропустил мимо ушей его слова и посмотрел на сына.
– Тебя нам не хватало, – бесстрастно сказал он.
Жёлудь покраснел, его аж пот прошиб от стыда.
Будь у него хвост, как у собаки, сам бы себе бока настегал. Лучник ринулся с отцовских глаз долой, крепко прижимая локтём припрятанную под безрукавкой сумку прошаренного манагера. Он взлетел по лестнице в спальню и запихал хабар на самое дно «сидора».
Не в силах выносить густую вонь телесных миазмов, Михан сбежал с крыльца, согнулся под стеной и обрызгал брёвна жёлто-зелёной жижей.
– Какой же ты сын мясника? – сзади неслышно подошёл бард Филипп.
Михан вздрогнул:
– Ты в точности как мой отец говоришь.
– Он тебя потому из дома прогнал, что ты крови не выносишь?
– Не прогнал. Я сам ушёл.
– Как только случай представился, в грязь лицом не ударив, оставить отчий дом, – докончил всё понимающий бард.
Они присели на скамейку подле ворот, чтобы не соваться обратно в наполненную смертью, болью и ненавистью трапезную. Пока не позвали, лицезреть перекошенные морды ратников не хотелось. Хотелось убежать в Звонкие Муди или хотя бы в склеп Даздрапермы Бандуриной, затихариться там и переждать, пока всё не кончится.
– Разбираешься, потому что самого выгнали? – спросил обозлённый Михан.
– Меня не гнали, я сам ушёл, – язвительно отразил подачу Филипп, помолчал, добавил другим тоном: – Я не такой лоб, как ты, был, до седой бороды терпеть не стал. Мне тринадцать стукнуло. Освоил гусельки и пошёл по деревням петь. Потом пристал к скоморохам. С ними гусли справные добыл и балладам выучился, а там и дорогу к дому потерял. Нечего о нём вспоминать, хорошего было мало.
– Со скоморохами лучше было? Траву постелил, небом укрылся, росой позавтракал?
– Случалось и бедовать, – не стал спорить бард, улыбнулся мечтательно в бороду. – Со скоморохами весело было. И хмель, и кураж. Когда один день густо, а другой пусто, оно всяко интереснее, чем однообразно кашу есть.
– Скоморохов-то, я слышал, повыбили за их бесчинства.
– Ага, Лучезавр всех и извёл на своей земле, – с неожиданно злобой проговорил Филипп. – Как бы сказал дядька твой Щавель, светлейший князь явил мудрость в подобающее время, обратив её пользительное действие руками народа против самого народа на благо народа.
– Не родня он мне, – буркнул Михан. – Просто знаю его с детства, я Жёлудю ровесник. Упросил в Новгород взять, службу какую найти.
– Жёлудь-то почто так высокомерно с тобой? То разговаривает через губу, то бздуном, то дристуном обзывает? Потому что боярский сын и гнобит всех, кто ниже родом, или ты досадил ему чем?
