Михан словно прозрел, у него аж дух перехватило.
– Пожалуй что, и так, – оторопел было парень, но быстро опомнился. – Ведь ты прав…
– Со стороны-то виднее, – самодовольно заметил Филипп. – Да и повидал я больше. Знаешь, что я тебе скажу, – торопливо зашептал бард, – почему Лучезавр все гастролирующие творческие коллективы извёл? Они в своих странствиях информации о жизни в других областях набирались, людям рассказывали и тем самым князю мешали бесчинствовать. Ведь править легче тёмным народом, которому говоришь, что за лесом ведьм сжигают и негров вешают, а они по серости своей верят. Наивное быдло угнетать куда легче.
– Сейчас люди тоже странствуют, запрета на передвижение нет.
– То отдельные люди, да кому они расскажут – двум-трём. А скоморохи представления давали, собирая на площадях толпы, и не только изустно рассказывали про житие в иных местностях, но и показывали с высоким артистизмом. Много было раньше этих творческих коллективов, просвещали они народ, как Сванидзе аудиторию, потому и сделались неугодны новому князю. Он приказал распустить порочащие слухи, винить скоморохов в злодействах и непотребствах, а потом и все дела разбойников на них свалил. И спустил цепных псов режима, так и кончились гастроли по стране. Разрешили только одиночкам выступать, вот как я сейчас брожу, а в одиночку разве много добудешь? Эх! – всплеснул руками бард и хлопнул по коленям. – Теперь только на хлеб и пиво наберёшь, а на новые портки подожди. Вот и приходится изворачиваться, как сегодня.
– Да, понимаю, – потрафил ему Михан, у которого в сердце ещё сохранилась щекотка полного риска и жгучей тайны приключения.
– А мы, нельзя забывать, деятели культуры, – горестно вздохнул бард. – Последний хрен без соли доедаем. Всегда нас притесняли: то мужики побьют, то городская стража карманы вывернет, но князь, тот совсем за грань заступил. Натравил на нас кровавую дворню, а потом этих ближних товарищей своих, которые его в кремль посадили, слышь-ка, сам и перебил. Боялся, что свергнут, слишком злые они были, да вольные в своих помыслах и поступках. Но злейший среди них был Щавель.
– Да поди ж ты! – не поверил Михан.
– Я помню его молодым, когда он скоморохов истреблял и бунты по областям усмирял. Видывал его в расцвете сил. Ух, и лютый! Из лука садил не целясь, раз-раз-раз, и все убитые лежат. Ни баб, ни стариков, ни детишек малых не жалел. Что Лучезавр сказал, то и делает, княжеские слова по велению своего чёрного сердца истолковывая в расширительном направлении и только в сторону ужесточения. Не человек, хуже волка. Даже басурмане его почитали как демона, а хан за голову награду назначил. Думаю, поэтому Лучезавр и помиловал Щавеля. Сослал подальше в чухонские земли эльфов пугать, приберёг для грязных дел. Сейчас сам видишь, он что творит.
