Нарастало отвращение ко всей этой неразберихе и суматохе. Однако не все так переживали. В 8-ом классе Крединер заявил: «Школьные годы – лучшие годы моей жизни, поэтому их надо продлить» и остался на второй год.
Учительница литературы Фатинья Васильевна – полнотелая женщина среднего возраста, с добрым русским лицом.
Она забавна, когда сидит над журналом, поджав губы, как ребенок, подложив одну ногу под себя, оживляется, когда читают вслух тексты, повторяет их с выражением.
Описание судей в романе «Мать»:
«…ввалившаяся в рот верхняя губа…»
— Зубов нет, ввалившаяся губа, — поясняет она.
«…дряблая, красная шея, огромный живот, который он прикрывает поддевкой…»
— Ну вот, вы подумайте, это же эксплуататор, эксплуататор – дряблая шея, огромный живот, — она показывает обеими руками на свой живот.
Все, конечно, хохочут, у нее самой живот не маленький.
— Они отрицали всё старое, — рассказывает о футуристах, — и даже слова решили придумывать новые. Звуки. Вот они и говорили: Дррррр! Вррррр!
Взмахнула в воздухе рукой и заколыхалась в смехе: Хе, хе, хе…
Класс стонет от смеха.
— И вот, значит, публика собралась на футуристов, ждет полчаса, час, начинает волноваться, требует, чтобы, следовательно, начинали. И вот тогда на сцену выходят раскрашенные футуристы: Маяковский в желтой кофте, Бурлюк со звездой на лбу… Садятся за стол, пьют чай, публика удивляется, что же это такое…
Фатя наклоняется к ученикам, вытягивает вперед руку с указательным пальцем вверх:
— Вы понимаете, пьют чай, а?
Она выпрямляется и колыхается.
— Ну, наконец, Бурлюк выступает и излагает свои взгляды на искусство. Ну, тут публика вынимает все, что у нее есть, и бросает в них, хе, хе, хе! Назавтра в газетах: скандал. Им только это и надо. Публика к ним валом валит, как же, скандал.
Теперь уже смеются надо всем: и над футуристами, и над Фатей.
У нее легко и бездумно рождаются афоризмы.
Двое разболтались между собой, Фатя листает книгу, потом спокойно заявляет:
— Разве вы не видите, как у меня негодование против вас горит.
Как-то класс расшумелся, пока она рылась в тетрадках; не поднимая головы:
— Сядьте, то есть замолчите!
Шпрингу, который опоздал и оправдывается:
— Я пришла, вы пришли, идите вон!
Позднякову, плохо отвечавшему:
— Сядьте на место и говорите чушь!
— Никакого ничего, — кричала она, когда все подряд плохо отвечали.
На ее многократное объяснение «воинствующего гуманизма» ответили своим афоризмом: «Просто гуманизм – если любишь папу и маму, а если еще и бабушку, то это уже воинствующий!»
