— Зачем? Иди вместе с нами в третий, догонишь.
Действительно, немного помучился, но освоился, закончил третий класс на отлично. Впоследствии ерничал: благодаря фашистам закончил десятилетку за девять лет.
Привязался к Шурке Гольштейну из Киева, лучшему другу.
В деревенской библиотеке ребятам доверили выбор книг на полках, часть книг попадала под рубашку за пояс. Нужды воровать не было, нравился беспроигрышный риск. И он тоже стал воровать. За компанию. Стыдился, но воровал. Стадное чувство – быть таким как все.
Однажды библиотекарша не давала ему книгу: «рано еще», он плаксиво уговаривал, потом схватил книгу и с плачем побежал на улицу. Она пошла следом: «Дай, я только запишу». Он остановился, она забрала книгу и вернулась к себе. Тоже устыдился – за свои слабость и глупость.
В 1944 году отец на фронте пропал без вести: за восемь дней до 27 января – дня полного снятия блокады. Вся страна жила призывом поэта: жди меня и я вернусь! И мальчик радостно ухватился за эту надежду: не мог отец погибнуть, надо ждать.
Мать поехала в Ленинград одна. Через несколько месяцев выехали сестры с детьми.
В Ленинграде мать в очередной раз проявила свою предприимчивость. У нее хорошее образование – семь классов школы (у сестер по два) и сообразительность. Она устроилась управдомом и использовала служебное положение для того, чтобы занять освободившиеся комнаты, естественно, с пропиской. В ее ведении – три дома в центральном, Смольнинском районе, в одном доме она «сделала» комнату для себя, в другом – для младшей сестры и для сестры мужа. Они добились таки своего: закрепились в Ленинграде.
Фронт был еще недалеко, на эстонской границе. Однако советская власть уже сумела создать пионерский лагерь в Большой Ижоре, где он хорошо провел месяц. Здесь же был дом деда Ивана, который умер в эвакуации от рака на 64-м году жизни. Его дом, служебное жилье, пропал для семьи – заняли чужие люди.
Потом мать отвезла его в родную деревню деда Тимофея. До войны у деда был большой каменный дом, построенный после двух пожаров. Большое подворье: хлев, амбар, баня, гумно. Сад, огород, пятьдесят соток земли. Дом и подворье сожгли наши при отступлении. Из ста дворов сожгли десяток, так что для проживания здесь немецких и эстонских оккупантов дома нашлись.
Теперь по общинной традиции колхозники поставили деду сруб три на пять метров, куда втиснули даже русскую печь.
Семидесятилетний дед жил один. В молодости он почему-то поехал в Тверскую губернию брать жену из сиротского дома. Родилось шесть детей, как положено по тогдашней норме. Жена умерла от рака на 60-м году в самом начале войны. Три сына погибли на фронте, три дочери жили в городе.
