– Разоритесь в том смысле, что давно разговариваем.
– Конечно, лучше на эти деньги мороженое покупать,
цветы, билеты в Капеллу.
– Дети ваше мороженое вспоминали.
– Завтра им скажите, что будет продолжение.
– Завтра пятница, нельзя. Постный день. Ой, меня зовут!
– Целую тебя! – закричал я. – Целую, целую
всю! Стискиваю так, чтоб только не до смерти.
Она как-то судорожно вздохнула, такое даже было ощущение,
что всхлипнула. А может, усмехнулась. Мы простились. Я ждал, пока она положит
трубку. В трубке было молчание, но не было частых гудков отбоя. Значит, и она
не клала трубку. Я тихо сказал:
– Саша.
Она так же тихо откликнулась:
– Да, Саша.
– Я приеду?
– Да, Саша.
– Все-все! – воскликнул я. – Еду! Ни о чем
больше не говорим, кладем трубки по команде: раз, два... три!
И не положил трубку, и она не положила. И оба засмеялись.
– Скажи маме или Анюте, чтоб они разорвали разговор,
выдернули бы штепсель. Сашечка, я еду! Бегу за билетом! Что вам привезти?
– Привези солнышко. У нас оно такая редкость.
– Привезу. Саша! Раз, два... три!
Мы положили трубки.
Утром в Питере я устроился в гостинице. Вышел на улицу,
поглядел на восток – пасмурно. А вчера какой был закат? Не помнил совершенно.
Город задавил восприятие природы. Дождь – надо зонтик, снег – надо шарф,
смотришь больше под ноги, куда ступить. Чудовищны московские мостовые зимой:
вверху минус двадцать, пар изо рта, под ногами – грязная жидкая снеговая каша.
Обувь влажная, ноги сырые. В Питере под ногами вроде твердо, зато в воздухе
сырость. Немного стало на небе прочищаться. Я, увидя кресты незнакомого храма,
перекрестился даже, прося солнышка.
Позвонил. В школе сказали, что сегодня у нее уроков нет. То
есть только продленка. Позвонил домой. Московские телефоны-автоматы были менее
прожорливы. С третьего раза соединило. Она.
– Это вы дозваниваетесь?
– Я! Я в двух шагах от вас!.. Можно?
Она помолчала.
– Тогда, Саша, знаешь что, я сегодня хоть какой-то угол
имею, у меня номер в гостинице. Можно же зайти, какой тут криминал?
– Никакого.
– Ну, извините, я не так выразился. Ой, прости, что-то
и я на «вы». Саша, мне надо тебя видеть.
– А... вы приходите сюда. – Она спокойно
объяснила, как их найти.
Надежда моя на то, что мы увидимся наедине, растаяла. Что ж,
надо и тому радоваться, что в дом зовут.
Я поднялся по старым ступеням измученного долгой жизнью
подъезда, позвонил. Молчание. То есть какое-то гудение слышалось, но откуда?
Никто не открывал. Еще позвонил. То же самое. Я вышел из подъезда, обошел дом
вокруг. Здесь она ступала в любом месте. Вот похожу тут немного, повыветриваю
из себя дурь петербургскую да наплюю на все эти столицы, уеду в Сибирь –
прости, Эдуард, – там женюсь на Дуньке с трудоднями, такую ли себе
зазнобушку из снегов извлеку, пойдут у нас дети, и некогда мне будет тосковать
по Александре. Ведь ясно же, что таким образом мне дают отлуп: сказала адрес и
не открыла. Уйду! Я пошел к остановке. Нет, по крайней мере, пойду и все
оставлю у дверей, не тащить же в Москву шампанское. Я еще и кагор на всякий
случай купил. Торт какой-то. Я в них ничего никогда не понимал, вроде как
полагается.
