– Саша, давай купим цепочку. Вот хоть эту. – Я
показал на золотую.
– Нет, нет! Вспомни преподобного Сергия: «Сроду не был
златоносцем». Разве в этом дело? Лишь бы крепко держалось. У меня самый простой
шнурок. – Саша совершенно безгрешно отвела ворот кофточки, обнажая шею и ключицу. –
У меня не только шнурок, но и... – Она вдруг резко покраснела и
запахнулась.
Молча мы прошли к алтарю, ставя свечи у праздничной иконы, у
распятия. Саша крестилась и кланялась. Свечи мои кренились, и не сразу я
научился немного подплавлять донце свечки, чтобы она лучше укреплялась на
подсвечнике.
Вышли на паперть. Нищих стало еще больше. То-то им было
радости от щедрости молодого барина. Психологи. Учли момент.
– Может быть, вы, Саша, не хотели носить крестик?
– Что ты! Саш, я тебе так благодарен. Саша, мы уже на
«ты». Ты в храме сказала: «ты».
– Не может быть.
– Ты сказала: «Вспомни преподобного Сергия». Или ты
называешь меня на «ты», или я снимаю крестик.
– Ой, зачем вы так? Разве можно так говорить? Разве
можно нынче, вообще всегда, хоть секунду быть без креста? Я вас потому так и
потащила, что испугалась за вас. Вдруг что случится, а вы без креста. Ужас
представить! Мы же идем за крестом. – Она выделила «за». – Ну
вот... – Она еще раз вздохнула и встала вся предо мною. – Мы сейчас
куда?
Надо было действовать. Эдик говорил: после десанта надо
расширять плацдарм.
– Мы с тобой, Сашенька, уже имеем большую историю,
говоря по-русски, лайф стори. – Но я заметил, как дрогнула Саша. –
Прости, то есть уже так много мест, где мы виделись: и симпозиум, и Капелла, и
школа, и храм, все какие места значительные. А не было самого скромного,
какого-нибудь кафе. В ресторан к новым русским кавказцам мы не пойдем, а в то,
где не отравят и не курят, а?
Саша стала оглядываться, посмотрела на часы.
– Не знаю, я же всегда дома или в школе. В школе
закрыто. Домой? А пойдемте к нам. Чаю попьете на дорогу.
– То есть и в сегодняшнюю ночь город, переживший
блокаду, уснет без меня. Я уже столько раз был здесь и ни разу не ночевал. Меня
скоро проводницы как родного будут встречать. Эдик, ну, Эдуард Федорович,
говорит: хорошо, что ты не во Владивостоке был на симпозиуме, а то бы в
самолете стал жить. Летал бы два раза в неделю...
Что-то многовато я говорил. Но я замечал, что говорливость
налетает на меня перед чем-то грустным. Сейчас вот перед разлукой. Я почему-то
понял, что мы сейчас расстанемся. Но еще бодрился.
– Цветов купим, шампанского! И с порога – в ноги! Ты
так резко: мамочка, это случилось, позволь представить. Я: мамаша!..
