А дни все шли и шли. Узел любви Сушилы и Удхава затягивался все туже. И однажды Удхав сказал:
— А почему бы нам не встретиться где-нибудь в уединенном месте?
Сушила вспыхнула и ответила:
— Хорошо, только как же эти пятеро:
Мужний дом...
Отчий дом...
Люди...
Закон...
и эти белые серебряные браслеты, эти черные нити в волосах — как их всех заставить понять? Им-то я что скажу?
Удхав был мужчиной. Мужний дом, отчий дом, люди, закон — ему не нужно было их согласия. Нужна была ему только цветущая юность Сушилы, она одна наполняла его звериным голодом. И зачем было ему подбирать правильный вес на обманных весах, искать равновесия, всех ублаготворять? Мужчине любовные связи не в укор, и чем их больше, тем он считается мужественнее.
И потому ответил Удхав, что держать за все ответ будет он, а ей нужно только сказать «да».
Он сказал:
— Я увезу тебя в такую страну, где нашу любовь назовут чистой и священной. И там, воздвигнув для тебя храм любви, буду тебе поклоняться с утра и до утра. Жрецом твоим стану. Скажи лишь слово — и я взберусь на высочайшие вершины Гималаев. Ну, а если головой покачаешь и скажешь «нет», одно мне останется — уйти из мира. Моя жизнь и смерть — в твоих руках, теперь твое слово.
Сушила закрыла глаза и на мгновенье задумалась. Мужний дом, отчий дом, люди, закон — все они в один голос кричали «берегись!» и грозили ей. Ужас охватил ее. Закрыв лицо руками, шатаясь, подошла Сушила к стене, прижалась к ее холоду пылающим лбом. Ею овладело яростное желание схватить Удхава за горло и сдавить его... А тот, заподозрив недоброе, сразу исчез.
Кто может остановить половодье разливающейся юности? И если уж Вишвамитра — великий знаток наук, проникший в тайны Шастр, если уж и он не смог устоять перед чарами прекрасной Менаки, то чего же требовать от Сушилы! Перед собой видела она Удхава, который день и ночь сулил ей небесные наслаждения. А сзади доносились угрозы и брань — мужний дом, отчий дом, люди, закон целыми днями твердили одно: ты — вдова, ты должна есть грубую пищу, должна жить иссушенной жизнью. Случится в доме какой-нибудь урон или убыток — она виновата, ее злосчастье беду на дом навлекло. Есть досыта, носить нарядную одежду вдове не положено. При ней нельзя приносить поздравления, нельзя желать счастья — все обернется горем. Вдова и в храм ходит, и молится, и постится куда больше других и оттого телом всегда чиста, однако ни на свадьбу, ни на братбандху[1] ее не зовут, даже близко к дому, где праздник, не подпускают.
