— А шут их разберет, — безразлично заметил вдруг Одинцов в такт его мыслям. — Вольному воля.
— Ты о чем это, Виктор Иваныч? — с удивлением спросил Карташев.
Между собой они были на «ты», хотя Одинцов был старше его на семь лет. Одинцов непонимающе посмотрел на него.
— О чем? Сам не знаю. Обо всем, наверное. И обо всех.
Виктор Иванович Одинцов умел объясняться темно. Он и человек был темный, закрытый, даже по виду: Карташев никогда не замечал на нем ни единой расстегнутой пуговицы, ни единой мятой складочки, он был сам в себе, всегда невозмутимый, всегда семь раз отмеривающий. Трудно было найти человека, который бы так следил за своими словами, за их весом, их обтекаемостью. «Слишком вольно», — было любимым его выражением. Вы слишком вольно обращаетесь с материалом. Это слишком вольный стиль для научной статьи. Слишком много воли взял. Возникало впечатление, что воля для Одинцова — нечто недопустимое, ее следовало искоренять, и лучше бы, чтобы его подчиненные делали это сами, без его вмешательства. Потому что он сделает это непременно. Кто-то считал его подобием николаевского цензора, либерала в душе, но неукоснительного чиновника, который всегда помнит, что служба службой, и не преминет порезать сочинения доброго приятеля, естественно, тому же на пользу. Даже Карташев, близко друживший с Одинцовым, полностью его не знал. Много чего о нем рассказывали: что в молодости Одинцов был причастен к диссидентскому движению, что он помогал переправлять рукописи за границу и тому подобное, — правда, все это считалось чепухой. Он просто не давал повода помыслить о себе подобное. И собственные его книги были такими же — выверенными, суховатыми, очень точными в подаче фактов. Настолько выверенными, что казалось, что главное осталось несказанным, не все факты поданы, что автор недостаточно вольничает, он в ежовых рукавицах своего собственного изготовления… Закрытый, темный человек был Одинцов. Человек с прошлым.
Карташев вспомнил, что хотел спросить у него. Наклонившись к Одинцову, он тихо спросил:
— Я тебе книгу Боделя не давал? А то затерялась…
Одинцов на вопрос никак не отреагировал, он, казалось, внимательно слушает Сашу, который уже заканчивал.
— Ты мне много чего давал, — сказал он вдруг, видимо, тщательно выверив и взвесив каждое слово. — Боделя не припомню.
— Жаль, — пробормотал Карташев. — Жаль.
— Не жаль, — внезапно сказал Одинцов через минуту.
— Почему? — удивленно спросил Карташев.
