Далеко не каждому дано высшее право постичь себя. Часто человек проживает жизнь не собой, а случайной комбинацией персонифицированных понятий и штампов. Каждый раз, перечитывая некролог какого-нибудь общественно полезного Ивана Ивановича и не находя в нем ничего, кроме постного набора общепринятых слов, задаешься справедливым вопросом: а был ли Иван Иваныч? Ну а если и был, то зачем, по какому поводу появлялся?
Впрочем, среди принимаемого за жизнь суетливого, шумного и бессмысленного маскарада иногда попадаются люди, вдумчиво и упрямо заточенные не наружу, а внутрь. В коллективных социальных системах их обычно считают больными, а больные принимают их за посланцев. Если кому-то вдруг захочется ляпнуть, что истина лежит где-то посередине, то этот кто-то явно не ведает ни середины, ни истины…
Одним из таких посланцев был Эдуард Эдуардович Пивчиков, шестидесятидвухлетний обладатель вытянутого, похожего на готовальню, морщинистого лица с неожиданными пучками растительности в носу и под носом и двух двадцатичетырехметровых комнат в осыпающемся старом фонде на Малой Морской. В том самом фонде, на той самой Морской, которая хоть и не имела никакого отношения к морю, даже самому маленькому, тем не менее представляла собой как бы образную запруду, преграждающую продвинутому девелопменту путь в кишащий денежный омут. Только утопая, захлебываясь в деньгах, истинный девелопер способен по-настоящему развернуться, надо полагать, развернуться так, чтобы прочие слегли навсегда…
Всю свою сознательную жизнь — бессознательную, впрочем, тоже — Эдуард Эдуардович чувствовал, что является обладателем какого-то особого, только ему присущего свойства, если не сказать дара, но сформулировать суть дара не мог и, наверное, потому не знал, как им воспользоваться…
