Путь спектакля к зрителю был долог и труден. Придирки, поправки, вопросы, доносы – им не было конца. Театр оказался на грани закрытия. Вместе с другими Белла Ахмадулина билась в запертую дверь. Она выступала уже как трибун, пытаясь доказать незримому врагу, что:
– Этот спектакль – некий художественный эксперимент. Не хочу, чтобы он плохо завершился. Я уже высказывала свое мнение о спектакле. Оно совершенно совпадает с моим обожанием театра, и мое мнение усугублено тем, что совпадает с общенародным мнением.
Похвалу артистам я могу сказать в другой раз, потому что я с ними встречаюсь. Юрия Петровича я тоже вижу довольно часто и могу сказать, что в последние дни он выглядит более уставшим, чем некоторое время назад. Здесь упоминались какие-то фигуры. Почему я никогда не скрывала своего лица, своего почерка? Где – они? Почему не удостоили своим присутствием ни режиссера, ни литераторов, которые пришли, видением своего лица, обнаружением своих фамилий?
Двадцатилетний опыт профессиональных литературных занятий дает мне право на некоторую непринужденность. Эти люди никогда не считались с мнением писателей, нас не спрашивали и очень часто ошибались, не учитывали, что некоторые поэты, которых благодаря их стараниям нет уже на свете, более опытны и развиты, чем они. Я не собиралась говорить об этих людях, которые побоялись присутствовать и ответить мне, женщине. Я беззащитна, но кто-то им это, наверное, скажет, и я хочу, чтобы они это знали. Я никогда не стала бы говорить с ними о морали, о поэзии или, например, о жалости к человеку, в данном случае – к режиссеру, нервы которого они подвергли сложным испытаниям. Я говорю только о том, что умно, что неумно, что должно было бы быть более умно, о том, что они причинили безусловный вред себе, принесли лишние волнения.
Молодежь была лишена книг поэта. От этого страдал поэт, потому что он хотел видеть свои стихи напечатанными. Народ сетует: где их поэт? В Москве ходят тревожные слухи, что народ лишается уже и «Таганки».
У нас мало утешений и много трудностей. Театр на Таганке для москвичей и всех, кто приезжает, – подлинное утешение на все труды и невзгоды. Поскольку я человек общительный и вижу много народу, я знаю, что народ встревожен… Это вина не театра, не устроителей, а тех, кто ставит театр в такое положение, как будто он совершил не подвиг в отношении умершего товарища, а что-то двусмысленное.
Я хочу, чтобы Юрий Петрович знал, что он может всегда использовать мою любовь, дружбу, готовность высказаться, и чтобы он говорил не только от своего лица, но и от лица всех литераторов. Я еще раз благодарю театр…
