Я нервно вздрогнула, и Синклер спросил:
— В чем дело? Ты как натянутая струна. Тебя, должно быть, что-то мучает. Какое-то тайное переживание или, может, чувство вины?
— Из-за чего же мне чувствовать себя виноватой?
— Это ты мне расскажи. Вероятно, из-за того, что ты бросила папочку?
— Отца? Ты шутишь.
— Хочешь сказать, что ты была счастлива, когда наконец стряхнула с пяток калифорнийскую пыль?
— Вовсе нет. Но отец в настоящий момент ни в чем не нуждается, поэтому мне не из-за чего испытывать чувство вины.
— Тогда должно быть что-то другое. — Подушечка его большого пальца легко скользнула по моей щеке. — Я знаю, здесь наверняка замешан страдающий от безнадежной любви юрист.
— Кто?! — Мое изумление было искренним.
— Юрист. Сама знаешь, хитрая Ранкеллур.
— Ты ничего не добьешься, цитируя Роберта Льюиса Стивенсона… Я по-прежнему не понимаю, о ком ты говоришь.
Но я, разумеется, понимала.
— О Дэвиде Стюарте, моя милая. Ты разве не заметила, что вчера вечером он просто не мог оторвать от тебя глаз? Он смотрел на тебя в течение всего ужина, с эдаким сладострастным блеском в глазах. Должен признать, что ты вчера была действительно лакомым кусочком. Где ты взяла этот роскошный восточный наряд?
— В Сан-Франциско… Что за глупости ты говоришь?
— И вовсе не глупости… Тут и слепому видно. А тебе улыбается мысль быть любовницей старика?
— Синклер, он не старик.
— Я предполагаю, что ему лет тридцать пять. Но он такой надежный, моя дорогая. — В голосе Синклера появились медовые нотки, как у какой-нибудь престарелой дамочки. — И такой хороший молодой человек.
— Ты все глумишься.
— Да, я такой, — и, не меняя тона, он добавил: — Когда ты возвращаешься в Америку?
Этот вопрос застал меня врасплох.
— А что?
— Просто интересно.
— Через месяц?
— Так скоро? Я надеялся, что ты останешься. Покинешь отца и пустишь корни в родном, так сказать, краю.
— Я слишком сильно люблю отца и не смогу его бросить. Да и потом, чем бы я тут занималась?
— Устроилась бы на работу…
— Ты говоришь совсем как бабушка. Но я не могу устроиться на работу, потому что я совершенно ничего не умею.
— Ты могла бы работать секретаршей.
— Нет, не могла бы. Всякий раз, когда я пытаюсь печатать, я делаю уйму ошибок.
— Ты могла бы выйти замуж…
— Но я никого не знаю…
— Ты знаешь меня, — вдруг сказал Синклер.
Его палец, поглаживающий мою щеку, застыл. Через некоторое время я села и, повернувшись, посмотрела на него. Его глаза были голубее, чем само небо, но в них абсолютно ничего нельзя было прочесть.
