Себастьян Перрон был полностью уничтожен, подавлен.
В несколько секунд в нем произошла разительная перемена, он постарел на несколько лет. Он с трудом нагнулся, поднял с полу оброненное письмо и протянул его Амели.
— Прочти, — сказал он.
Но едва Амели принялась читать, как судья вырвал письмо у нее из рук. «Я веду себя, как скотина, — спохватился он, — мыслимо ли, чтоб она узнала о несчастье так внезапно».
Он притянул Амели к себе на грудь, нежно обнял ее и стал нашептывать:
— Амели… Амели… Это воздаяние нам за наше прегрешение, мы должны искупить его, небесам не угодно, чтобы плод нашей запретной любви дарил нам в этой жизни счастье… Бедняжка Амели… ты же все понимаешь… Это я, узнав своего сына, не смог устоять перед искушением забрать его себе, воспитать самому; я спас его во время крушения, а потом так и не решился вернуть тебе. Я все откладывал и откладывал момент расставания, я поселил его на одной ферме, в Нормандии, у добрых моих знакомых — папаши и мамаши Клеманов… Как только у меня выдавалась минутка, я мчался повидать малыша Юбера, которого любил все сильнее… Он часто рассказывал мне о тебе на своем забавном детском языке; слушая его, я проживал твою жизнь, а ты об этом даже не подозревала. Боже! До чего сладостны и тягостны одновременно были часы, что проводил я с нашим мальчиком. В последние две недели мне никак не удавалось вырваться из Парижа; мне не терпелось узнать, что поделывает Юбер, а старики Клеманы — люди неграмотные, писать не умеют, к кому мог я обратиться? Помог счастливый случай: я повстречал одного из детских моих товарищей, решил воспользоваться этим и разузнать, как живется малышу Юберу. Моему другу можно доверить любой секрет, и я попросил его: «Съезди туда, повидай мальчика»… С тех пор прошло десять дней; Мариус не подавал признаков жизни, меня истерзало смертельное беспокойство, и вот наконец это письмо, в котором говорится… говорится…
У Себастьяна перехватило дыхание, в ужасе смотрел он на Амели, которая тем временем дочитала письмо до конца.
Несмотря на его опасения, молодая женщина не выглядела слишком взволнованной — лишь дыхание ее участилось да глаза горели тревожным волнением; однако сообщение о том, что сын ее скорее всего утонул, не произвело на нее особого впечатления.
О чем могла она думать и почему не очень-то встревожилась?
По всему было видно, что Себастьян Перрон отчаивается сильнее.
Поведение Амели удивило его.
— Может ли быть, Амели, — зашептал судья, — чтобы это жуткое известие оставило тебя равнодушной?
