Я открыл меню такой толщины, что оно напоминало скрижали завета, полученные когда-то Моисеем.
Первое, попавшееся на глаза, как-то удивило, и я прочитал для смеха.
— Французский коньяк столетней выдержки. Пятьсот долларов за рюмку!
Петя опять захрюкал, а Оля сказала с некоторым вызовом:
— Вообще-то я не против. Будет, что вспомнить!
— Ну уж, мамочка, это дудки! — подпрыгнул Петя. — На пятьсот долларов можно месяц не просыхать. Доживешь до ста лет, куплю тебе бутылку соответствующей выдержки. А пока пей, чего попроще!
Оля внезапно обернулась ко мне:
— Купите даме всего одну рюмку столетнего коньяка!
— Мы, кажется, уже на «ты», — сказал я оторопело.
— Тем более, — согласилась Оля. — Так купишь или нет?
Я оказался в труднейшем положении. На этот прямой вопрос надо было отвечать однозначно. Но что? Я бегло взглянул на Петю — он отвел глаза, будто бы изучая лианы, свисавшие с потолка. Пауза затягивалась, а в голову не приходил достойный ответ.
Обычно в таких душещипательных местах повествование прерывается, и видишь мелкий хвостик: «продолжение в следующем номере». Или же внезапно начинается землетрясение.
Я тупо перебирал всяческие варианты, как гимназист, начисто позабывший, что следует за строкой — «Мороз и солнце, день чудесный…» Не мог же я попросту сказать: «Шиш тебе, Оля!» Это явно не укладывалось в мой образ. Впрочем, почему бы и не сказать — хрен с ним, с образом.
Чувствуя себя препаршиво, я выдавил:
— Кажется, у меня нет при себе нужной суммы.
Но Оля играла в быстрые шахматы.
— Ничего, — улыбнулась она. — Петр даст взаймы!
Это был сильный, но чуть-чуть неточный ход. Он подключал Петю, который, как было заметно, хотел остаться вне игры, простым зрителем.
— Я не дам ему денег, — сказал Петя угрюмо. — Мы знакомы всего неделю — чего доброго не отдаст!
— Он напишет расписку, — предложила Оля. — Или оставит чего-нибудь в залог…
— Ни расписок, ни залогов! — сказал я в отчаянии. — Мне не нужны эти деньги! Расплачусь кредитной картой.
Оля положила руку на мое плечо:
— Видишь, всегда можно найти выход — было бы желание! Кстати, мне не нравится столетний коньяк. Не хочу!
— Нет! Теперь выпьешь! — сказал я жестко, отбрасывая Олину руку и подзывая Ленина Ивана, — Ванюша, принеси-ка столетнего коньяку!
Казалось, его хватил легкий удар:
— О, простите, простите, но столетний кончился, — сказал он с таким видом, будто только что допил бутылку. — Может быть, вас устроит пятидесятилетний?
— Нет, это барахло мы не пьем, — потряс я головой. — Нету ли портвейна? «Три семерки» или «Агдам».
