Ленинградские тетради Алексея Дубравина | страница 95
— Скоро, товарищ комиссар. Еще немного подлудим ему желудок и — пожалуйста, целиком в вашем распоряжении.
— Слышите, — сказал мне Коршунов. — Они еще процесс лужения не кончили. Но обещают… — он повернулся к Бодрягину. — На этой неделе, видимо, закончат.
— Пожалуй, — не сразу согласился доктор, недобро на меня покосившись.
— Значит, жду, — кивнул на прощание Коршунов.
Короткой, как миг, была эта встреча, но она возвратила меня к действительности. Признаться, мне хотелось, чтоб они несколько дольше задержались в палате, чтобы Коршунов спросил о настроении — тогда можно было бы чуточку обрадоваться, вспомнить предосенние дни под Пулковом, расспросить о полковых делах. Ничего подобного не получилось, радости не возникло, зато я быстро успокоился. Далеко не все, подумалось, надлежит принимать восторженно. На многие вещи в житейской повседневности надо смотреть бесхитростно и просто. Коршунов, по-видимому, так и смотрит.
Весь день обдумывал, как и с чего начну службу после болезни, а вечером, уставший и чем-то недовольный, снова стал вспоминать Сосновку.
Стояла тягостная тишина. Изредка за окном трещали на морозе старые доски забора, а на тумбочке иногда ни с того ни с сего начинало шипеть соляровое масло в коптилке.
Вдруг в этой тишине послышалось, будто откуда-то сверху в палату пробился и на время замер удивительно знакомый и в то же время необыкновенно новый в больничном безмолвии низкий, густой и простуженный звук. Минуты через две звук повторился — словно где-нибудь нечаянно тронули клавиш огромного рояля и ветер безжалостно растрепал эту единственную ноту. В третий раз этот же звук отдаленно напомнил хриплый гудок маневровой «кукушки».
Чепуха! Все паровозы в Ленинграде давно стоят без куска антрацита и двигаться им совершенно некуда: дороги отрезаны еще в сентябре.
Я уже собрался поздравить себя с новой болезнью. Звуковыми галлюцинациями, где-то я читал, начинается психическое заболевание. Но не успел я подумать как следует — дверь в палату отворилась и в нее бесшумно вошла, чуть не вбежала Елена Константиновна.
— Слыхали? — живо спросила она.
Я, вероятно, не понял, о чем она спросила.
— Так ничего и не слыхали?
— Слышал какой-то неопределенный звук.
— Почему неопределенный? Самый настоящий гудок паровоза. — На бледных щеках Елены Константиновны розовел румянец, глаза светились радостью. — Не понимаете? В Ленинград же пришел поезд с продовольствием!
— Не может быть! — удивился я и стал вылезать из постели.