— И тебе этого будет достаточно, чтобы жить?
— А что в этом плохого? Нормальная диалектика развития любого общества и развитого социализма тоже… Так, Вадим?
— Нет, не так, оставим это, вернемся все-таки к твоей женитьбе. Помню, года три-четыре назад ты безумствовал по поводу какой-то Тины, помнишь, надеюсь? Потом была, если не запамятовал, еще и Рая, и… Подскажи, пожалуйста…
— Вспомнил! — огорчился Роман и, скрываясь от иронически-насмешливого, какого-то преследующего взгляда дяди, вскочил и начал быстро ходить по кабинету. — Ты бы еще вспомнил трубный глас, какой-нибудь Иерихон! А то бы лучше вспомнил еще одну истину — кто без греха, пусть первым бросит в нее камень!
— Не злись, — улыбнулся Одинцов. — Просто, Тина — стоящая была девушка, такая маленькая, хрупкая, а характер чувствовался. Она мне из всех твоих девиц запомнилась. В лице постоянное движение, жизнь, музыка лица, как говорят англичане. М-да, нам не дано предугадать… В блондинках такая жертвенность редко встречается. Где она сейчас?
— Не знаю, — уклончиво отозвался Роман, все с большей пытливостью искоса присматриваясь к дяде. — Очевидно, где-нибудь что-нибудь преподает. Все-таки университет, фирма. Вадим, слушай, почему ты сегодня все время вспоминаешь Тину? Сколько времени прошло, ты ведь ничего зря не делаешь и не говоришь. Да, да, не считай меня окончательным идиотом… Мы расстались пять лет назад и больше не виделись…
— Мы связаны, Роман, больше, чем родством, — общностью судьбы, — сказал Одинцов, в который раз за этот вечер озадачивая племянника. — Между нами не должно быть даже малейших неясностей, как их не было у меня и с твоим отцом. Рано или поздно тебе многое откроется, а сейчас… У этой прелестной Тины остался твой сын, ему, вот именно, четыре. Первый твой сын, следует подчеркнуть. Вот теперь и решай… Ты что, в самом деле не знал? — спросил Одинцов, не отпуская не верящих вначале, затем замерших, отяжелевших глаз племянника. — Ну вот видишь, а мне все это знать положено, друг мой, такой вот выпал жребий.
Шумно вздохнув, Одинцов отхлебнул вина и почувствовал облегчение; необходимый шаг был сделан, и дальше все должно было разрешиться само собой.
И Роман, некоторое время стоявший столбом и, в свою очередь, не отрывавший взгляда от дяди, запоздало вытер вспотевший лоб, с застывшей улыбкой раз и второй прошелся по гостиной и опустился в кресло.
— Может быть, ты даже знаешь имя? — спросил он.
— Да, знаю, твоего сына зовут Владимиром, — быстро сказал Одинцов. — Выходит, Владимир Романович… кстати, Владимир Меньшенин.
