— Любит царь женку, — шепнул Малюта Грязному.
Тот ответил ругательством, соответствующим фамилии, которой Бог наградил. Малюта метнул в него тяжелым как ядро взглядом, но потерявший от первых успехов чувство опасности Грязной почти не обратил внимания. «Ну, теперь ты у меня в лапах, — привычно подумал Малюта. — Никуда не денешься. Моим ты будешь навек».
Поздним вечером, по поручению Басманова проверяя посты стрельцов в переходах, комнатах и внутреннем дворе Кремля, Малюта увидел, как ложничий Алешка Адашев, высокого роста, стрункий молодец, с мощно развитой мускулатурой и лицом писаной красоты — будто ожившая парсона ангела, оставив за себя постельничим угодного Иоанну дьяка Петра Михайлова, быстро прошел по коридорам к покоям царицы и что-то ее мамке Аннушке передал. Возвращаясь в опочивальню царя, он улыбнулся Малюте, хотя никаких к тому поводов не существовало. Просто Адашев находился в добром расположении духа и к несущим службу на ледяном ветру стрельцам относился по-человечески. Мягкость и сердечность Адашева поспособствует примирению супругов.
Иоанн — царь, Анастасия — царица. Отрицать сие невозможно. Однако смирять он себя не намерен. Его воля — закон, его желание должно быть исполнено всенепременно. Он самодержец. Строптивых пусть охватывает ужас при появлении царя. Неповиновение и своевольство караются казнью. Иного пути для выживания нет. Покачнись — съедят, и первыми набросятся кто близко стоит. Шуйские, Старицкие, Курбские. Он олицетворяет Российское государство. Что полезно ему, то полезно и стране. Ему худо, и стране худо. А как иначе? Вот каково было новое веяние. Вот что почуял Малюта.
Ночью Иоанн со всей ватагой прискакал в любимое сельцо Островок. Здесь он легко освобождался от пут московской жизни. Часами парился в бане, пировал да слушал песни. Местные девки-певуньи отличались не только слаженными голосами, но и пригожей женской статью. Летом в ясную и сухую погоду при свете костров он любил сидеть и смотреть на игрища, которые затевали шалуньи, поощряемые одобрительными возгласами и пригоршнями монет. Приглядев хорошенькую, он посылал за ней и в глубине благоухающей рощи брал с нежностью и чувством благодарности, которые никто, кроме Анастасии, в нем и не предполагал. В ту ночь бешеная скачка распалила его. Опередивший ватагу гонец предупредил и слуг, и поваров, и девок, чтоб встречали, как царь того заслуживал и любил. Гульба шла до рассвета, а едва забрезжило, отправился на пригорок встречать восход солнца. «Вот и я так поднимаюсь», — думал он про себя, сторожко окидывая взором толпу друзей, кучковавшихся неподалеку, будто кто-то из них мог проникнуть в сокровенные мысли.
