"Давайте на это так посмотрим, - говорил, бывало, Джим-старший.- Эти лимоны ведь должны были откуда-то привезти, так? Из Имперской Долины, вероятно, или откуда-нибудь из-под Сакраменто, там ведь лимоны выращивают, так?" Их надо было высадить и орошать, и приглядывать за ними, а потом полевые рабочие рассовали бы их по мешкам, взвесили, потом свалили в ящики и отправили железной дорогой или грузовиками в это богом забытое место, где человеку ничего не остается, только детей своих потерять! Эти ящики надо было сгрузить с машин - мальчишки не старше самого Джима-младшего сделали бы это.
Потом распаковать, высыпать из них все желтоватое и лимонно-пахучее, и обмыть, и обрызгать, и какой-нибудь пацан, живущий до сих пор, сделал бы и это тоже, он до сих пор гуляет по городу, живет и дышит, пожалте, вырос уже небось. Затем отнести в магазин и сложить в этот лоток под яркую табличку, на которой говорилось: А Вы Давно Пили Свежий Лимонад? По логике Джима-старшего, все это еще к первоначальным причинам уходило, к самому первому лимону, выращенному на земле. Если б на земле не было никаких лимонов, если б не было магазина "Сэйфвэй", - что ж, тогда б у Джима до сих пор был сын, так? А у Говарда Сиэрза до сих пор был бы внук, точно вам говорю. Видите, в этой трагедии много людей замешано. И фермеры, и сборщики лимонов, шоферы, большой магазин "Сэйфвей"... Джим-старший тоже, конечно же, от своей доли ответственности не отказывался. Он - виновнее всех. Но он до сих пор выйти из пике не может, сказал мне Говард Сиэрз. И все равно из этого надо как-то выкарабкаться и жить дальше.
У всех сердце разбито, правильно. Но все равно.
Не так давно жена Джима-старшего заставила его открыть маленький кружок резьбы по дереву тут, в городе. Теперь он пытается выстругивать медведей, тюленей, филинов, орлов, чаек, кого угодно, только не может закончить ни одну зверюшку, как мистер Сиэрз считает. Беда в том, продолжает Говард Сиэрз, что стоит ему оторваться от своего токарного станка или резака своего, как он видит: сын из воды ниже по течению вырывается, поднимается в воздух - наматывают его, так сказать, - и вращается, вращается кругами, пока его совсем не поднимут, выше елей, щипцы из спины торчат, а вертолет разворачивается и уходит к верховьям под рев и треск пропеллеров. Вот Джим-младший проплывает над спасателями, что собрались вдоль берега. Руки его торчат по сторонам, брызги с него летят. Он еще раз пролетает над головами, теперь поближе, а через минуту возвращается, чтобы его положили - нежно-нежно так - прямо к ногам отца. Человек, увидевший теперь в жизни всё - как его мертвый сын поднимается из реки в хватке железных щипцов и вращается, вращается кругами над самыми верхушками деревьев, не захочет больше ничего, только умереть. Но умирать - это для самых сладеньких. А сладость он помнит, когда вся жизнь была сладка, когда сладко даровали ему эту другую жизнь.
